Скорпион
Шрифт:
И вдруг - неожиданное отрезвление. На одной из картин все было до боли знакомо - руины зданий, пламя, клубы дыма, багровые облака, фигурки людей и множество безобразных тварей - должно быть, мутантов. Франц прочел подпись: "Иероним Босх. Воз с сеном. Правая часть триптиха "Ад". Сена никакого на картине не было, и слово "ад" было непонятно, но не это, а некое другое несоответствие заставило Франца призадуматься. Он уже хотел было задать вопрос Лейтенанту, но тут дверь распахнулась, и в комнату ворвался Доктор. Он был бодр и в прекрасном расположении
– Добрый вечер, молодые люди, добрый вечер, Петр! Прекрасная компания собралась, вот и отлично, сейчас чай пить будем.
Лейтенант буркнул: "Привет, Адам" - и отложил в сторону альбом,
Щур-Толмач захлопнул брошюрку и сделал шаг вперед. По лицу Толмача было видно, что "полтора человека" принял какое-то решение.
Франц его опередил:
– Доктор, можно вопрос?
– Давай, сынок, что у тебя там?
Франц ткнул пальцем в картину Босха:
– Доктор, разве бывают цветные фотографии? Ведь это фотография?
– Нет, Франц, это не фотография. Это работа художника. Это... м-м... нарисовано.
– Как нарисовано?! Разве можно так нарисовать?
Знакомство Франца с изобразительным искусством ограничивалось рисунками, сделанными мелом на каменных стенах.
– Видишь ли, Франц, сейчас такое, конечно, никто не сможет сделать. Но до Красной Черты были люди, которых обучали этому искусству. У них были особые краски, свои приемы... вот так...
– А мутанты? Как они оказались в картине? Вы же сами говорили нам, что они появились уже позже Красной Черты?
Лейтенант коротко рассмеялся. Доктор растерянно смотрел на Франца. Наконец он собрался с мыслями.
– Видишь ли, Франц, этот человек жил задолго до Красной Черты. Он ее и не видел. Он... ну, фантазировал, что ли... Понимаешь?
Франц ничего не понял, но на всякий случай кивнул.
Доктор явно не хотел продолжения разговора.
– Ну что же мы, право? Давайте, наконец, чай пить... Чай, чай...
Щур-Толмач разинул рот, намереваясь, что-то сказать, но передумал.
Доктор засуетился, выставляя на стол разнокалиберные чашки, кувшинчик с вареньем из ягод верасники, холодные, уже слегка черствые лепешки. Когда все расселись вокруг стопа, он отвинтил колпачок термоса, извлек пробку (из горлышка пошел парок) и разлил ароматный напиток по чашкам.
Чай пили в молчании, не спеша, вдумчиво, макая лепешки в кувшинчик с вареньем. В мире Франца к еде люди относились серьезно.
Франц никак не мог взять в толк, почему эту жидкость Доктор называет чаем. Откуда он взял это слово? Ведь это был просто отвар шиповника и еще нескольких растений, ни одно из которых чаем не называлось. Он каждый раз задумывался над этим и каждый раз забывал спросить. Не успел и в этот раз. Доктор отставил термос и в упор посмотрел на Щура-Толмача:
– Чувствую, молодые люди, вы что-то хотите рассказать.
Щур-Толмач спокойно выдержал взгляд Доктора и голосом Щура просто ответил:
– Да.
И начал рассказывать про дневную экспедицию на верхушку телевышки. Франц окаменел от такого предательства. После одного несчастного случая подобные вылазки были строжайше запрещены. И вот теперь Щур... Франц принялся корчить страшные рожи, пытаясь заставить Щура замолчать, но тот его игнорировал. Лейтенант смотрел на рассказчика с недоумением. Доктор, покусывая губу, хмурился, но пока не перебивал. Франц понял, что Щура не остановить, и смирился. Но когда Щур стал рассказывать, как он, Франц, свалился за пределы площадки, Франц не выдержал:
– Да что ты врешь! Не было этого!
Щур-Толмач бросил на него быстрый взгляд:
– Было! Просто ты не помнишь. Об этом я еще скажу. А что было, так ты Толмача спроси, он тоже видел.
Толмач тут же перешел на свой собственный голос:
– Точно было! Я видел...
Он запнулся и замолчал. Надо полагать, Толмач хотел еще что-то сказать, а Щур считал, что уже достаточно, и между ними завязалась обычная их борьба за право голоса. Борьба, которая почти всегда заканчивалась победой Щура.
Паузой воспользовался Доктор. Голос его был ледяным:
– Это и есть то самое самообразование, которым ты хотел заняться, Франц? Между прочим, молодые люди, законы, которые мы у себя вводим, вызваны к жизни вескими причинами. И созданы они для того, чтобы их выполняли. А я-то считал вас вполне взрослыми, разумными людьми...
– Доктор, - ответил Толмач голосом Щура, - запреты существуют еще и для того, чтобы их временами нарушать. Иначе не будет никакого прогресса. Мы сегодня, конечно, нарушили запрет, но зато сделали открытие, последствия которого трудно предсказать.
– У вас какой-то абстрактный спор, - вмешался Лейтенант, - оставьте высокие материи, держитесь фактов. Я так и не понял - свалился Франц с вышки или нет. Если свалился, то как жив остался?
– Свалился, свалился, - ответил Щур-Толмач, - а вот как он жив остался, мы и сами не поняли, пока на нас коршун не напал.
– Еще и коршун...
– Доктор схватился за голову.
– Вижу, скучно вам там не было. Ну давай, давай, все рассказывай, без утайки. Разбивай сердце старого человека.
Щур-Толмач рассказал о коршуне.
– Это-то ты хоть помнишь?
– спросил он Франца.
– Это помню.
– Все в деталях? Как ты от него увертывался?
– Я не увертывался. Я стоял себе неподвижно, это он все время промахивался.
– Да? И с чего это он вдруг столько раз промахивался?
– Не знаю... Я думал, это ты его психополем с толку сбиваешь.
Голова Толмача повернулась к Доктору.
– Шестнадцать лет назад, когда мне было десять, а Францу два года, он впервые попал в нашу клинику, и вы дали нам, телепатам, задание выявить у него способности к телепортации. Там еще был какой-то случай со стеной. Вы помните?