Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года
Шрифт:
— Они уходили по тропе мимо бронеколпака с пулеметом?
— Да. Миновав колпак, мы разошлись в разные стороны. Мне и парням Хейса было не до сведения личных счетов — время работало против нас всех.
— Как ты выбрался из Вьетнама?
— Как тысячи других парней до и после меня. Этот путь вы знаете не хуже меня.
— Ты никому не проболтался, почему дезертируешь?
— Зачем? Надоело воевать и поминутно рисковать жизнью — вот и все. Самые убедительные объяснения.
— Если все обстоит именно так, у коллеги Шелдона шансов на успех немного. Главное — сам не проболтайся. На транспортер напали партизаны, переодетые в нашу форму, тебя оглушили, в бессознательном состоянии взяли в плен…
— А кольт? Любому болвану ничего не стоит узнать по номеру имя его бывшего владельца.
— Ну и что? Убегая из плена, ты прихватил с собой оружие задушенного тобой часового — «чарли». Кстати, в Штатах и Европе ты не похвалялся своими подвигами?
— С какой стати? Не до болтовни было. В Европу я добирался без цента в кармане, работал как вол, скопил денег на билет в Штаты. На родине скитался как бродяга, без документов, в вечном страхе. Приходилось подрабатывать на еду, на дорогу. Зная, что для отдыха и переформирования «зеленых беретов» в Штатах существует всего два пункта, я постоянно курсировал между ними. Так что изливать душу было некогда и некому. А главное, незачем.
— Последний вопрос. Ты ведь понимал, что при всей твоей осторожности вероятность попасть в наши руки все равно не исключена. Не ошибусь, если скажу, что на этот счет тобой кое-что предпринято. Не так ли?
— Почему бы и нет? Береженого бог бережет.
— Тебя, допустим, не сберег, — иронически заметил капитан.
— Почему? Разве господь не послал мне вас?
Настроение Фишера заметно изменилось к лучшему, глаза заблестели, в них исчезла волчья настороженность, похоже, и боль поутихла. Неужели поверил в искренность капитана? Или считает, что получил от него больше ценных сведений, нежели дал ему сам? Святая наивность! Каждая деталь преступления, любой факт, выуженный сейчас капитаном, облегчат ему ведение дальнейшего расследования и, рано или поздно, безотказно сработают против Фишера. Как же легко он попался на удочку! А может, сержант вовсе не глуп и ведет собственную игру? Или логика капитана столь убедительна, а выводы так неотразимы, что для Фишера уже нет другого выхода? Как бы там ни было, шеф свое дело знал туго, и преступление раскрыто. Но почему капитан продолжал возиться с сержантом и задавать ему все новые и новые вопросы?
— Послать послал, только ты не желаешь этим шансом воспользоваться. А зря.
— Думаете, я намерен что-то от вас утаить?
— Не думаю, а убежден. С момента твоего обнаружения и до ареста мы все время держали тебя под наблюдением, а потому твои секреты стали нашими общими. Каждое утро в шесть часов ты звонил по междугородному телефону в столицу штата в адвокатскую контору доктора Голдкремера. Напрашивается определенный вывод. Какой? Нетрудно догадаться и младенцу.
— Я на самом деле поддерживал связь с названной вами конторой. Разве я не имею права пригласить адвоката?
— Имеешь. Ты поступил правильно, пригласив адвоката. Лично меня интересуют две вещи: кто тебя будет защищать и что ему известно?
— Защищать взялся сам доктор Голдкремер, — с гордостью произнес Фишер.
— Сам Голдкремер? — недоверчиво переспросил капитан. — Ты уверен?
— Абсолютно. Завтра вы убедитесь в этом.
— Голдкремер — хороший адвокат. Однако уважаемый доктор любит сенсации, дела обыкновенных смертных, тем более без цента в кармане, его не интересуют. Чем тебе удалось его заинтересовать?
— Пять убийств — разве мелочовка?
— Солидно, особенно с талантами Голдкремера. Кроме своих проделок в Штатах ты не посвящал его ни во что другое?
— Я не враг себе.
— Пойми, лучший защитник — ты сам, а злейший враг — твой язык. Не забывай об этом даже с Голдкремером. Поверь, я не желаю тебе зла.
— Капитан, я был откровенен с вами во всем.
— Тогда для первого раза достаточно. Пора и отдохнуть.
Шеф зябко передернул плечами, туже затянул узел галстука, поправил портупею.
— Ну, Ларри, поправляйся. Помни мой совет — никому ни слова. Слышишь — никому…
В кабинете капитан подошел к раскрытому настежь окну, присел на подоконник.
— Что скажешь, лейтенант? — обратился он к Крису.
— Фишер не поверил ни единому твоему слову.
— Естественно. Разве ты на его месте поступил бы по-другому? Но все это чепуха. Неплохо уже то, что я подбросил ему мысль с кольтом и шантажом со стороны убитых. А то, что ему следует больше молчать и открещиваться от эпизода в Азии — он должен отлично понимать и сам. Теперь вопрос по существу. Что ты думаешь о появлении на нашем горизонте Голдкремера?
— Как защитник, он должен подыграть нам. С какой стати ему помогать следствию и утяжелять вину своего подзащитного?
— Не забудь, что Голдкремер не просто адвокат, он — король сенсаций. Там, где другой заканчивает дело, он только начинает разбег. Если он возьмется защищать Фишера, то пойдет до конца и вряд ли захочет притормозить там, где ему укажем мы.
— Мы оба забываем о Фишере. Сержант не болван, отлично понимает, что шумиха не в его интересах.
— У Фишера психологический шок, нервы как струны. Ему позарез необходима разрядка, и Голдкремер может разговорить сержанта.
— Мы еще не видели Голдкремера, а уже портим из-за него кровь. Возможно, он того не стоит.
— Может быть, — согласился капитан. — Потом, Крис, нам ли дрожать? Давай-ка расходиться по домам. Если верить Фишеру, нам нужно ждать дорогого гостя.
Я не мог понять, почему участие в деле адвоката, будь им даже доктор Голдкремер, должно волновать шефа и лейтенанта. Разве не толково распутали они преступление? Какую угрозу адвокат представляет для них лично или для расследования? Ведь любая сенсация вокруг дела лишь привлекла бы к их именам внимание, способствовала их популярности. А может, дело совершенно в другом, чего я не понимаю? Но в чем?
КАПИТАН
Фишер не ошибся: Голдкремер явился ровно в десять утра, к началу рабочего дня отдела. Отлично сшитая тройка дорогого английского сукна, ослепительно белая сорочка, черная в крапинку бабочка. Портфель из крокодиловой кожи, легкую японскую трость с серебряным набалдашником он аккуратно ставит в угол у вешалки. От полной фигуры несет важностью и довольством, на холеном, тщательно выбритом лице сияет обворожительная улыбка, вид его являет образец постоянной заботы о себе, олицетворение сытого семейного благополучия.