Шрифт:
Та-та-тат-та… Та-та-тат-та… - Смех напоминал быстрые несильные удары деревянным молотком-киянкой по железнодорожному костылю. Молоток был чересчур легок и совершенно не предназначен для подобной работы; костыль вбивался с трудом.
– Та-та… Тат…
Азотов посмотрел долгим взглядом на сизые рельсы, на сливочное небо, на оседлавшую путевую стрелку сороку и потер нос пальцем. Ему вдруг совершенно расхотелось идти выяснять, кто балуется с киянкой.
– Думаешь, «хохотушка»?
– спросил он у Жулика.
Жулик без энтузиазма подвигал пушистым
ногу.
– Вот и я думаю, что она, - заключил Азотов.
– А раз так, пойдем-ка обратно к Лёньке. Ну ее совсем, «хохотушку» эту.
Пропев нарочито скрипучим голосом «белая ночь опустилась, как облако, ветер гадает на юной листве», он тихонько вздохнул - времена, когда песня была популярна, а он юн и способен восторгаться белыми ночами, остались в прошлом - и вошел в дом. Жулик скользнул следом.
Леонид откровенно скучал. Сидел, заложив руки за голову, и бессмысленно таращился на выцветший календарь с купающейся мулаткой. Бутылка перед ним на треть опустела, кроссворд наполовину заполнился. Когда появился Азотов, Леонид переместил руки на стол, пробарабанил пальцами незамысловатый ритм и сонно моргнул.
– Ну, Вовка, ну и беспокойная ты личность, - сказал он укоризненно.
– Ну что ты бродишь туда-сюда, как тень отца Гамлета? Сам же говорил, сейчас «окно» на три с половиной часа.
Азотов глянул на наручные часы, сверился с настенными. Настенные по обыкновению врали. Он знал это абсолютно точно, однако стрелки не подводил ни при каких обстоятельствах. Принцип обращения штурмана с морским хронометром гласит: «Не вмешивайся в работу тонкого механизма; для правильного вычисления времени достаточно знать поправку». Азотов отдал морской службе пятнадцать лет, и многие законы флота стали для него законами жизни.
– Теперь уже три часа десять минут, - педантично отметил он.
– Тем более, - невпопад сказал Леонид.
– Тем более… Садись, трудяга, я тебе бутерброд сделал. Богатый такой бутербродище. С горчицей. Слой колбасы местами достигает двух сантиметров. И это - если не считать подложки из свежего листа салата! Сам в рот просится.
Азотов присел на скрипнувший табурет. По богатому бутербродищу деловито прохаживалась муха. Зеленая на розовом. «Хуже было бы, если наоборот», - философски подумал Азотов, согнал муху, решительно откусил от бутерброда и начал жевать…
– Лёня, - раздельно сказал он через секунду, аккуратно вытолкнул влажный кусок изо рта и отдал Жулику.
– Лёня, блин, тело ты серое, я ж тебе русским языком говорил: не бери куриной колбасы.
– Хорош скандалить, отец, - беззаботно отмахнулся Леонид.
– Ну, куриная, ну и что? Зато свежая. Если бы ты видел тамошний сервелат… - Он скроил гримасу предельного омерзения.
– Его ж от плесени три раза с мылом мыли, постным маслом для блеска натирали. Я, к твоему сведению, полгода грузчиком в гастрономе работал и подобные фокусы не раз видел. А эта, - он любовно похлопал колбасный батон по тугому боку, - только вчера кукарекала, крыльями била и несушек топтала. Так что без комплексов, отец. Жуй, глотай.
– Я не могу, - терпеливо объяснил Азотов.
– Не лезет в меня курятина.
– Накати стопарь - как родная пойдет.
– Во время вахты…
– Какая вахта, отец?
– весело перебил его Леонид.
– У тебя впереди три часа халявы, а ты долдонишь о какой-то вахте. Ну, Вовка, ну, йопэрэсэтэ, к тебе раз в год приехал лучший друг, а ты строишь трезвенника и трудоголика.
– Он подбоченился, откинулся на стуле и прокурорским тоном проговорил: - Признай, ведь не будет сейчас по расписанию поездов?
– По расписанию не будет, - сказал Азотов.
– Тогда какие проблемы? Мы ж без фанатизма, по сто пятьдесят врежем под бутербродик, и хорош. Э-э-э… постой-ка.
– Леонид притворно нахмурился.
– Я что-то недопонял… Тут что, и без расписания ходят?
– Гм, - сказал Азотов.
– Гм.
– Кончай хмыкать. Ходят?
– Ну… как бы… да.
– Иди ты!
– радостно удивился Леонид.
– А кто? Контрабандисты?
– От нас до границы тыща верст, - усмехнулся Азотов и вдруг решился: - Несуществующий поезд, понял?!
– Иди ты!
– снова сказал Леонид, теперь уже недоверчиво.
– Несуществующий поезд, офигеть! Типа Летучий Голландец стальных магистралей? Отец, а может, ты уже вмазал? Или травкой балуешься? Я видел, какая у тебя тут конопля…
Азотов оперся щекой на кулак, вытянул губы и стал внимательно смотреть на друга.
Под столом шумно искался Жулик, давешняя муха билась об оконное стекло, «хохотушка» в кустах за домом заходилась в истерике «т-т-т-т-тат!». Через минуту Леониду стало неуютно, он покаянно улыбнулся и пробормотал:
– Слушай, отец, взгляд у тебя!.. Не Азотов, а прямо Азатотов какой-то. Демоническая личность. Ты, в общем, того… Ты не серчай на меня… Я понимаю: фольклор путевых обходчиков, станционных смотрителей и все такое…
– Фольклор? Да я этот поезд видел, - убежденно сказал Азотов.
– Лёня, гадом буду, я его вот этими глазами видел. Первый раз в прошлом году, в такую же белую ночь. Жулик запросился на двор, я и вышел с ним. А по железке - гул. Идет состав, вне расписания идет. И не по своей нитке, сука. Я бегом к стрелке, даже выматериться забыл. Едва успел перевести, ты-дымс, пролетел! Смотрю - пассажирский. Короткий, всего десяток вагонов, и такой, знаешь… - Азотов подвигал пальцами, словно ловя в воздухе подходящее слово. Поймал и тут же запустил щелчком в сторону Леонида: - …Фильдеперсовый…
– А точнее?
– не понял тот специфического термина.
– Форма у вагонов совершенно необычная и цвет серебряный. Я, конечно, удивился, но не особенно. Решил: какой-нибудь новый «фирменный», скорый. Пропустил я его, кулаком погрозил, стрелку назад переставил - и к телефону. Какого, дескать, рожна? А диспетчер на меня - примерно как ты сейчас. «Пьете там до белой горячки, уже поезда мерещатся…» Ну, я ему ответил добрым словом, трубку положил. Потом с мужиками пообщался. Многие его видели. Кто раз, кто два-три. А у меня он после того стал регулярно появляться. Как белые ночи и утреннее «окно», так держи ушки на макушке. Раз в квартал в четыре сорок две летит. И всегда по чужой.