Скованные намертво

Рясной Илья

— Привет, — Маргарита появилась сзади. Одетая в норковую короткую шубку, песцовую шапку, и походила на гимназистку румяную, от мороза чуть пьяную, из известной песни. Она поцеловала Аверина в щеку.

— Куда пойдем?

— Никуда. Просто пройдемся по городу. Посмотрим на Москву.

— Прямо перед нами, — тоном заправского гида произнес Аверин, — неработающий бассейн «Москва». Когда-то здесь возвышался храм Христа Спасителя, возведенный на народные деньги, взорванный в период очередного обострения национально-государственного маразма. Здесь должен был вознестись Дом Советов с гигантской статуей

Ленина наверху, десницей указывающего незнамо куда, а от здания, по замыслу, расходились бы проспекты новой Москвы. Технически из-за болотистой почвы возвести Дом Советов не удалось, и провалом здесь образовался бассейн «Москва».

— Аверин, ты все знаешь.

— Знаю… Двадцатый век — каждое поколение приносило свою долю маразма, безумств и разрушений в Москву… И каждое поколение считало, что времена на дворе плохие… Пошли в машину.

— Нет, оставь ее здесь. Пешком пойдем.

Аверин отогнал машину во дворик в переулке неподалеку. И они отправились гулять.

Было прохладно. Забирал морозец. Но Маргариту это не пугало. Ее охватила какая-то странная нервная лихорадка. Она будто чего-то ждала от Аверина.

Они пешком неторопливо шли по ночной Москве. Столица жила своей жизнью. В центре работали ночные клубы и казино, в ларьках продавали спиртное. В городе стерлась грань между днем и ночью. В ночных клубах и казино гудели бандиты, шлюхи, «новые русские» — ночные существа. Как нетопыри, они с наступлением темноты сбрасывали с себя шелуху забот и усталости, отрешались от сует мира и начинали жить своими странными интересами — тусовались, вели унылые разговоры в кабаках, глазели на стриптизы, проигрывали состояния в рулетку и в карты. В относительно недорогих молодежных ночных клубах и дискотеках «отрывалось» целое поколение. Молодые ребята и девчонки чувствовали здесь себя людьми: тряслись под рев динамиков, слушая безголосых и агрессивных певцов. Звезда тяжелого рока, как обычно, разбрасывал в трясущуюся толпу синтетикнаркотики. В бандитских кабаках тоже текла своя потусторонняя жизнь — решались какие-то проблемы, делились деньги, разрабатывались планы или братаны просто развлекались с дамами легкого поведения.

— Стрип-бар «Огонек», — сказала Маргарита, останавливаясь недалеко от входа в заведение, которое сторожили два атлета-вышибалы.

У стриптиз-бара множество машин. Народ съезжался на ночное представление. Из «Мерседеса» выкатился лысый и жирный колобок лет пятидесяти с двумя девахами, которым он был чуть ли не по пояс. Из «БМВ» вышли два мутноглазых «быка», честно зарабатывавших на стрельбе, разборках и рэкете деньги и прогуливающих их так же странно, как и заработали. Рядом с дверьми курили трое одетых в стильные костюмы кавказцев: для этой публики ночной кабак — эталон жизни.

— Ночная Москва — город нечистой силы, — сказал Аверин Маргарите.

— И мы мечемся по ней, как неприкаянные души, — Маргарита взяла его под локоть крепко, и они отправились дальше.

На Тверской стояли проститутки. Аверин знал, что их пасет дагестанская мафия, но в последнее время к бизнесу стали подключаться сотрудники милиции из местного отделения. Дойные коровы стреляли глазами. Но ночью их количество явно поубавилось.

— Заглянем? — спросила Маргарита, останавливаясь перед входом в ночной ресторан.

Аверин

поморщился, прикидывая, хватит ли содержимого его кошелька на это заведение.

— Я угощаю, — сказала Маргарита.

— Я что, похож на человека, живущего за счет женщин?

— Скажи еще, за счет пожилых женщин… Пошли.

Они расположились за столиком в углу небольшого ресторанчика. Там было немноголюдно, типичный набор публики: два горца с двумя блондинками, четверо бритозатылочных со шлюхами и молодняк в зелено-красно-желтых пиджаках. Есть особенно не хотелось ни Аверину, ни Маргарите, поэтому они ограничились легкими закусками и бутылкой вина. Но посидеть спокойно им все-таки не дали. Горцы четверть часа в четыре глаза пялились на Маргариту, один, не обращая внимания на гладящую его по руке блондинку, решительно поднялся со стула.

— Э, можно на танец? — жадно пожирая Маргариту глазами, осведомился он с таким видом, будто выбирал отары овец у себя дома. Он был весь, как дикарь, увешан золотом — цепи, перстни. И здорово навеселе.

— Извините, нельзя, — покачал головой Аверин.

— Слушай, я ее спрашиваю.

Маргарита пожала плечами:

— Нет.

Горец обдал их злобным взглядом, хотел что-то сказать, постоял несколько секунд, но потом удалился. Хоть Аверин и одет не по-бандитски, но мало ли кто он — уж слишком сильная уверенность ощущалась в этом человеке, да и комплекция внушительная — костоломная. Горец знал, что немало разборок начинается с таких вот конфликтов.

— А теперь идем к машине и на Ленинские горы, — велела Маргарита, когда ей наскучило в ресторане.

Уже занималась заря над холодной Москвой, когда они добрались до Ленгор. Стояли, опершись о гранит.

— Моя Москва — это такой холодный город на рассвете, — сказала Маргарита, зачарованно всматриваясь в прекрасные очертания города.

— Почему? — спросил Аверин.

— Он переполнен холодом и злобой. Я люблю этот город.. Но ненавижу еще больше. Я бы уехала отсюда.

— Куда? — усмехнулся Аверин. — На Ямайку?

— Не знаю… В Испанию. Там свет, праздник… Или в Италию — красота… А здесь холод… И хмурое небо… Ненавижу, — с чувством произнесла она. — Поехали, — добавила с неожиданной резкостью.

— Поехали.

Он достаточно промерз. В машине печка гнала по закоченевшим ногам теплый воздух, блаженство разливалось по телу.

В Маргаритиной квартире Аверин снял с ее плеч шубу. Маргарита прошла в комнату и скинула платье прямо на пол.

Привычно нахлынула страсть. Маргарита будто доказывала что-то сама себе. В самый захватывающий момент Аверин почувствовал в ней какую-то отстраненность.

— Я понимаю, что нам пора расставаться. И не могу, — вздохнула она, откидываясь расслабленно на подушку.

— Это почему мы должны разойтись?

— По многим причинам… Знаешь, не надо звонить больше. Я не беру трубку. Я не хочу никого видеть… Я позвоню. Может быть.

Аверин вздохнул.

— Я обязательно позвоню, — Маргарита притянула его голову к своей груди и поцеловала его в затылок. И в этом поцелуе чувствовалась скорбь.

Аверин зарылся в своем кабинете в бумаги, наводил в них порядок, рассылал корреспонденцию. День посвятил этой рутине.