Скрипка
Шрифт:
Я прилегла на кровать и разрыдалась, прислушиваясь к голосам снаружи. И вдруг почувствовала себя такой усталой, словно сама несла все эти гробы к могиле… Подумать только! Так напугать Лили! Прийти в больничную палату и удариться в слезы, и позволить Лили увидеть это. «Мамочка, ты меня пугаешь!» — сказала она в ту минуту, когда я пришла прямо из бара. И я была пьяна — разве нет? Те годы я прожила в пьянстве, но никогда не напивалась до бесчувствия, никогда не напивалась до такого состояния, что не могла… а тут это ужасное, ужасное мгновение, когда я увидела ее маленькое белое личико, облысевшую
Куда подевалось то блестящее синее море с его пенными призраками?
К тому моменту, когда я осознала, что он играет, прошло, должно быть, довольно много времени.
В доме успела наступить тишина.
Наверное, он начал играть очень тихо, на этот раз действительно передавая чистую сладостность мелодии Чайковского, можно было бы сказать — приглаженную красноречивость, а не животный ужас гаэльских скрипок, которые так околдовали меня прошлой ночью. Я все глубже погружалась в музыку, по мере того как она приближалась, становилась более отчетливой.
— Да, играй для меня, — прошептала я и провалилась в сон.
Мне приснились Лев и Челси, будто я с ними устроила ссору в кафе, и Лев все время приговаривал: «Как много лжи, сплошной лжи». Я поняла, что он подразумевает: он и Челси… и она такая расстроенная, такая добрая, любящая его, жаждущая его… А ведь
она была моей подругой. Потом вдруг вернулись самые ужасные воспоминания: гневные речи отца, плач мамы в этом доме, из-за нас, а я так к ней и не подошла… И все это слилось со сном. Скрипка пела и пела, стремясь вызвать боль, как это умел делать только Чайковский, мучительную боль, ало-красную, сладостную и яркую.
Довести меня до сумасшествия? Не выйдет! Но почему ты хочешь, чтобы я страдала, почему ты хочешь, чтобы я вспоминала все это, почему ты играешь так красиво, когда я вспоминаю?
А вот и море.
Боль слилась со сном; мама читает мне стишок на ночь из старой книги: «Цветочки кивают, тени ползут, над холмом загорается звездочка». [14]
Боль слилась со сном.
Боль слилась с его изумительной музыкой.
ГЛАВА 8
14
Строка из стихотворения Нэнси Берд Тернер «Песня в сумерки» (1944)
В гостиной оказалась мисс Харди. Когда я вошла, Алфея как раз расставляла кофейные чашки.
— При обычных обстоятельствах мне бы и в голову не пришло беспокоить вас в такой час, — сказала мисс Харди, чуть приподнимаясь, когда я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку. На ней было платье персикового цвета, которое очень ей шло, седые волосы уложены в идеальные и в то же время послушные локоны. — Но, видите ли, он попросил об этом. Он особо подчеркнул, что нужно пригласить вас. Он так уважает вас за ваш музыкальный вкус и за ту доброту, что вы к нему проявили.
— Мисс Харди, я еще не совсем проснулась, а потому плохо соображаю. Проявите ко мне снисхождение. О ком это мы сейчас говорим?
— О
— Куда? Я не совсем поняла, простите.
— В часовню за углом сегодня вечером. На маленький концерт.
— Вот как.
Я опустилась на стул.
Часовня.
Я вдруг с удивлением увидела все знакомые предметы в часовне, будто внезапная вспышка осветила безвозвратно потерянные до этой секунды детали. Я увидела ее не теперешней, после Второго Ватиканского Собора и радикальных переделок, а такой, какой она была прежде, когда мы все вместе ходили на мессу. Когда нас за ручки водила туда мама, Роз и меня.
Должно быть, вид у меня был растерянный. Я вдруг услышала пение на латыни.
— Триана, если вас это расстраивает, то я просто скажу ему, что вам еще слишком рано появляться в обществе.
— Так он собирается играть в часовне? — спросила я. — Сегодня вечером. — Я кивнула одновременно с ней. — Небольшой концерт? Что-то вроде сольного выступления.
— Да, на нужды здания. Вы сами знаете, в каком плохом оно состоянии. Нужна краска, нужна новая крыша. Вам все это известно. Мы все немного удивились. Он просто зашел в офис нашего Союза и заявил, что хочет выступить. Дать концерт, а все вырученные средства передать на нужды здания. Мы никогда о нем не слышали. Но как он играет! Только русский способен на такую игру. Разумеется, он назвался эмигрантом. Он никогда не был в теперешней России, в чем не приходится сомневаться: вид у него совершенно европейский. Но только русский способен так играть.
— Как его зовут? Мисс Харди удивилась.
— Я думала, вы знакомы, — заговорила она еще мягче, озабоченно хмурясь. — Простите меня, Триана. Он сказал нам, что вы его знаете.
— Так и есть, я знаю его очень хорошо. Думаю, это чудесно, что он будет играть в часовне. Но мне неизвестно его имя.
— Стефан Стефановский, — тщательно выговаривая каждый звук, произнесла она. — Я выучила наизусть, сначала записала и уточнила с ним каждую букву. Русские имена. — Она повторила его имя, сделав ударение на первом слоге. — Этот человек, бесспорно, обладает шармом, и не важно, есть ли у него в руках скрипка или нет. Темные брови, очень прямые, необычная прическа, по крайней мере для этого времени: классические музыканты предпочитали другую длину волос.
Я улыбнулась.
— Все теперь переменилось. Как странно, но длинные волосы теперь носят рок-звезды, а не классические музыканты. А самое странное то, что, вспоминая все концерты, на которых я когда-либо бывала — даже самый первый, Исаака Стерна, — я не могу, знаете ли, припомнить, чтобы те музыканты носили длинные волосы.
Миссис Харди начала проявлять беспокойство.
— Очень приятно, — вновь заговорила я, стараясь собраться с мыслями. — Значит, вы сочли его красивым?
— Все наши дамы потеряли головы, как только он ступил через порог! Такие эффектные манеры. К тому же акцент. А когда он приложил к плечу скрипку, приложил к струнам смычок и начал играть, то, мне кажется, на улице остановилось движение.