Скрипка

Райс Энн

Что с нами стало?

Куда девалась Фей?

— Мне кажется… Наверное, тебе следует начать наводить справки, — сказал когда-то Карл. — Уже два года, как твоя сестра исчезла. Думаю… Боюсь, она не вернется.

— Вернется.

Вернется! Вернется! Вернется!!! Именно эти слова произнес врач, когда Лили неподвижно застыла под кислородной маской: Она не вернется.

Пусть об этом кричит музыка, пусть она откроет путь безысходному горю, придав ему новую форму.

Я открыла глаза, продолжая играть

и глядя вокруг — на все, что было в этом странном сияющем и чудесном мире. Я не называла вещи, которые видела, а просто рассматривала их очертания в свете, струившемся из окон. Трюмо из моей жизни с Карлом, а на нем портрет Льва и его красивого сына, высокого старшего мальчика со светлой шевелюрой, как у Льва и Челси, того самого, которого назвали Кристофером. На меня набросился Стефан. Он схватил скрипку, но я держала ее крепко.

— Она сейчас сломается! — сказала я и рывком высвободила инструмент. Твердая, легкая, ощутимая вещь, полная жизни, словно оболочка сверчка, прежде чем она от него отделится. Скрипку можно было раздавить быстрее, чем стекло.

Я попятилась к окнам.

— Я сейчас ее разобью — и тогда кому будет хуже? Он обезумел.

— Ты не знаешь, что такое призрак, — сказал он. — Ты не знаешь, что такое смерть. И ты что-то бормочешь о смерти, словно это колыбелька. А смерть — это вонь, ненависть и распад. Твой муж, Карл, превратился в прах. В прах! А твоя дочь? Ее тело разбухло от газов и…

— Нет, — возразила я. — Скрипка у меня, и я умею на ней играть.

Он пошел на меня, весь подобравшись, на какую-то секунду его лицо смягчилось от удивления. Темные гладкие брови вовсе не хмурились, а глаза с длинными темными ресницами неподвижно уставились мне в лицо.

— Предупреждаю, — сказал он глухим суровым голосом, хотя до сих пор его взгляд не был таким открытым и полным боли. — Ты завладела вещью, которая досталась тебе от мертвых. Ты завладела вещью, которая родом из моего царства, отнюдь не из твоего, и если сейчас ты ее не вернешь, то я заберу тебя с собой. Я заберу тебя в свой мир, в свои воспоминания, в свою боль — и тогда ты узнаешь, что такое страдания, ты, несчастная дуреха, ты, никчемная тварь, воровка, жадное мрачное, отчаявшееся существо; ты больно ранила тех, кого любила, ты позволила умереть Лили. Ты причинила ей боль. Вспомни ее бедро, ее лицо, когда она взглянула на тебя снизу вверх. Ты была пьяна, а взялась укладывать ее на кроватку, и тогда она…

— Заберешь меня в царство мертвых? И это не ад? Личико Лили… Я слишком грубо опустила ее в кроватку; от лекарств все ее косточки стали хрупкими. В спешке я причинила ей боль, а она просто посмотрела на меня снизу вверх, безволосая, больная, испуганная, — крошечное пламя свечи, а не ребенок, прекрасная в болезни и здравии. А я действительно напилась, Господи, из-за этого гореть мне в аду вечно, всегда, ибо я сама стану раздувать огонь собственных вечных мук. Я с шумом втянула воздух. Я не делала этого! Не делала!

— Нет, делала! В тот

вечер ты была с ней груба, ты толкнула ее, напившись. И это ты! Ты, которая клялась, что никогда не позволишь ребенку пережить то, что по вине пьяной матери довелось выстрадать тебе самой…

Я подняла скрипку и ударила смычком по струне ля, которая пронзительно вскрикнула, — высокая струна, металлическая струна. Возможно, любая песня — это всего лишь вид крика, причесанный вопль; когда скрипка берет верхнюю магическую ноту, может быть резкой, как сирена.

Он не сумел меня остановить, ему просто не хватило сил; рука затрепетала поверх моей, но он ничего не сделал. Вот видишь, призрак, фантом, скрипка оказалась сильнее тебя самого!

— Ты разорвала завесу, — выругался он. — Предупреждаю. То, что ты держишь в руках, принадлежит мне, и эта вещь, и я сам — мы оба из другого мира, как тебе известно. Одно дело понимать, и совсем другое — отправиться со мной.

— И что я увижу, когда пойду с тобой? Такую боль, что отдам тебе скрипку? Ты приходишь сюда, предлагая мне скорее безысходность, чем отчаяние, и при этом думаешь, что я стану тебя оплакивать?

Он прикусил губу, не решаясь сразу заговорить, ему хотелось придать вес своим словам.

— Да, ты увидишь, ты увидишь… что отличает боль, а что такое… они…

— Кто это — они? Кто эти ужасные создания, которые изгнали тебя из жизни, чтобы ты потом, прихватив эту скрипку, явился ко мне в личине утешителя и поверг меня в уныние, когда я видела плачущие лица, мою мать? Я тебя ненавижу… мои худшие воспоминания.

— Ты наслаждалась, мучая себя, ты сама придумывала кладбищенские картины и поэмы, ты распевала хвалу смерти своим жадным ртом. Так ты считаешь, что смерть — это цветочки? Отдай мою скрипку. Чтобы вопить, используй голосовые связки, а мне отдай мою скрипку.

Мама явилась ко мне во сне два года спустя после своей смерти:

— Ты видела цветочки, моя девочка.

— То есть ты не умерла? — выкрикнула я во сне, но тут же поняла, что эта женщина не настоящая, это не она, я разглядела это по ее кривой улыбке, это не моя мама, она на самом деле умерла.

Эта самозванка была слишком жестока, когда сказала:

— Все эти похороны — сплошное притворство… Ты видела цветочки.

— Отойди от меня, — прошептала я.

— Это моя скрипка.

— Я тебя не звала!

— Нет, звала.

— Я тебя не заслуживаю.

— Это не так.

— Я молилась и фантазировала, как ты говоришь. Я несла свою дань на могилы, и эта дань была с лепестками. Я рыла могилы по своим меркам. Ты вернул меня обратно, ты вернул меня к неприукрашенной, неприлизанной правде, и от этого я сделалась больной. Ты лишил меня дыхания! И теперь я умею играть. Я умею играть на этой скрипке!

Я отвернулась от него и заиграла. Смычок летал над скрипкой еще более грациозно, песня лилась. Мои руки знали, что делают! Да, знали.