Скромный герой
Шрифт:
Фелисито поднялся, раздвинул шторы и босиком, но в своей детской пижамке полчаса занимался гимнастикой цигун, медленно и сосредоточенно, как учил его когда-то китаец Лау. Он проделывал каждое упражнение с усилием, чтобы эти движения полностью занимали его сознание. «Я чуть было не утратил свой центр и все еще продолжаю его искать», — подумал Фелисито. Коммерсант сражался ради того, чтобы им вновь не овладела безнадежность. Он не так уж редко терял свой центр при той напряженности, которую обрела его жизнь после первого письма от паучка. Из всех объяснений, которыми когда-то снабдил его бакалейщик Лау насчет цигун — искусства, гимнастики, религии или чего-то иного, — Фелисито по-настоящему понял единственное: цигун — это «поиск центра». Лау повторял это на каждом занятии, прикладывая руки к голове или к животу. В
Бедный китаец Лау. Они никогда не были настоящими друзьями. Потому что для дружбы нужна возможность общаться, а Лау так и не выучил испанский, хотя почти все понимал. Но говорил он все-таки на странном подобии языка, и три четверти смысла в его речах приходилось угадывать. Точно так же изъяснялась и китаяночка, которая жила вместе с ним и помогала в лавке. Она, кажется, понимала, чего хотят покупатели, но редко осмеливалась обменяться с ними хоть словом, сознавая, что ее испанская речь — это полная бессмыслица, которую она сама понимает даже хуже, чем другие. Фелисито долгое время полагал, что эти двое — муж и жена, пока однажды, когда они уже сблизились на почве цигуна, Лау не объяснил, что на самом деле они просто брат и сестра.
Бакалейная лавка Лау находилась на самой границе тогдашней Пьюры, где возле Чипе город смыкался с песками. Беднее этой лавчонки и придумать было невозможно: лачуга из бревен рожкового дерева, крытая жестью, разделенная на две части — одна для магазина, с прилавком и самодельными полками, другая — где брат с сестрой жили, питались и спали. У них имелись курицы, козочки, какое-то время они даже держали свинью, но ее украли. Выживали они за счет водителей грузовиков, проезжавших в Сульяну или в Пайту и останавливавшихся, чтобы купить сигарет, лимонада, печенья или чтобы выпить пивка. Фелисито тогда жил неподалеку, в пансионе, который держала одна вдова, — до переезда в «Рожок» оставалось еще несколько лет. Первый раз, когда он подошел к лавочке китайца (утро только начиналось), он увидел Лау, распростертого на песке в одних только штанах, заголившего худосочный торс, занятого этими странными упражнениями в замедленной съемке. Фелисито стало любопытно, он задал вопрос, и китаец на своем карикатурном языке попробовал объяснить, что это такое — медленные движения рук и ног, неподвижность статуи, закрытые глаза и даже задержка дыхания. С тех пор, когда выдавалось свободное время, шофер забегал в лавку побеседовать с хозяином — если только можно назвать беседой объяснение с помощью жестов и гримас, которые дополняли слова и вместо непонимания вызывали общий смех.
Почему Лау и его сестра не общались с другими китайцами из Пьюры? Ведь в городе их было предостаточно: владельцы закусочных, кабачков и магазинов — некоторые из них вполне преуспели в своем бизнесе. Может быть, именно потому, что они занимали гораздо более высокое положение и не желали равнять себя с этим беднягой, который жил как дикарь, никогда не менял рваных засаленных штанов, а две свои рубашонки обычно носил нараспашку, сверкая костлявой грудью. Сестра его тоже была похожа на скелет — безмолвный, но при этом очень деятельный: именно она кормила животных, покупала воду и продукты в соседних лавочках. Фелисито так никогда и не узнал об их прежней жизни, как и почему они приехали в Пьюру из своей далекой страны и почему, в отличие от городских китайцев, они не смогли разбогатеть и жили так убого.
Основным средством общения между Лау и Фелисито сделался цигун. Поначалу шофер повторял движения китайца как бы играя, однако Лау не хотел переводить серьезное дело в шутку, он заставлял Фелисито прикладывать усилия и вскоре сделался его учителем — терпеливым, доброжелательным, понимающим; он сопровождал каждое движение,
Однажды ночью вдовица из пансиона разбудила Фелисито и объявила, что прибежала полоумная китаянка из магазинчика Лау, она что-то вопит, но никто не может разобрать, что именно. Фелисито выскочил навстречу ей в одних кальсонах. Растрепанная сестра Лау махала руками, показывала на бакалейную лавку и истерически завывала. Фелисито бросился вслед за нею и увидел голого Лау, который корчился от боли на циновке; его страшно лихорадило. Личной победой Фелисито было вызвать «скорую помощь», которая отвезла китайца в ближайший травмпункт. Но дежурный санитар сказал, что Лау следует перевезти в госпиталь, что здесь лечат только легкие повреждения, а случай с китайцем представляется серьезным. Около получаса занял вызов такси, которое отвезло Лау в реанимацию Рабочего госпиталя, где бакалейщика сбросили на скамейку до следующего утра, потому что свободных коек не было. Утром, когда наконец явился врач, Лау был уже в агонии. Через несколько часов он умер. Расплатиться за похороны было некому — Фелисито зарабатывал ровно столько, чтобы не помереть с голоду, — и китайца сбросили в общую яму, предварительно выписав свидетельство, что причиной его смерти явилось желудочное отравление.
Самым загадочным в этой истории явилось исчезновение сестры Лау в ту ночь, когда умирал ее брат. Фелисито никогда больше ничего о ней не слышал. Бакалейную лавку разграбили тем же утром, чуть позже позаимствовали доски и бревна, так что через несколько недель от брата и сестры не осталось и следа. Когда время и пустырь поглотили последние развалины хижины, сохранился лишь курятник, да и то ненадолго. Район Чипе стремительно облагородили: там появились улицы, электричество, водопровод и канализация, там принялись строить свои домики представители среднего класса.
Воспоминание о бакалейщике Лау продолжало жить в сердце Фелисито. Вот уже тридцать лет оно пробуждалось в нем каждое утро, когда он проделывал положенный комплекс гимнастики цигун. Прошло столько времени, но Фелисито до сих пор задавался вопросами о судьбе Лау и его сестры: почему они уехали из Китая, какие приключения пережили, прежде чем осесть в Пьюре и обречь себя на такое жалкое, одинокое существование? Лау часто повторял, что в любых обстоятельствах нужно искать центр, — чего сам он, кажется, так никогда и не добился. Фелисито решил для себя, что теперь, когда он сделает то, что собирается сделать, ему наконец удастся обрести свой утраченный центр.
Завершая комплекс упражнений, он чувствовал усталость, и сердце его билось чуть сильнее, чем обычно. Фелисито спокойно принял душ, начистил ботинки, надел свежую рубашку и отправился на кухню готовить свой обычный завтрак: кофе с козьим молоком, тост из черного хлеба с маслом и кукурузным медом. В половине седьмого коммерсант вышел на улицу Арекипа. Лусиндо уже стоял на углу, как будто поджидая Фелисито. Тот бросил монетку в его жестянку, и слепец тотчас узнал дарителя:
— Доброе утро, дон Фелисито. Вы что-то рановато.
— У меня сегодня важный день, предстоит много чего сделать. Пожелай мне удачи, Лусиндо.
Улица еще не заполнилась пешеходами. Фелисито нравилось шагать по тротуару, свободному от репортеров. А еще приятнее было сознавать, что они потерпели сокрушительное поражение: эти бедолаги так и не узнали, что якобы похищенная Армида, самая сенсационная персона для всей перуанской прессы, провела целую неделю — семь дней и семь ночей! — в его доме, прямо у них под носом, а они так ни о чем и не догадались. Жаль, конечно, что журналисты не узнают об упущенном шансе. Потому что Армида на своей сенсационной пресс-конференции в Лиме, которая происходила в присутствии министра внутренних дел и шефа полиции, не открыла, что скрывалась в Пьюре, у своей сестры по имени Хертрудис. Только туманно намекнула, что жила у друзей, чтобы избавиться от осады журналистов, которая привела ее на грань нервного срыва.