Скромный герой
Шрифт:
И снова наступила тишина, по временам нарушаемая только кваканьем лягушки в саду. В конце обеда Фелисито услышал от жены:
— Тебе кофе или ромашковый мате?
XX
Когда дон Ригоберто проснулся, было еще темно, он услышал шум моря и подумал: «Ну вот наконец и настал этот день». Он почувствовал облегчение и даже возбуждение. Неужели это счастье? Лукреция мирно посапывала рядом с мужем. Она, наверное, страшно устала, вчера допоздна паковала чемоданы. Ригоберто долго слушал звуки моря — эту музыку в Барранко днем никогда не уловишь, только ночью и на рассвете, когда затихает уличный шум, — а потом поднялся с постели и, в туфлях и пижаме, прошел к себе в кабинет. На полке с поэзией отыскал книгу Луиса де Леона[56]. В свете маленькой лампочки Ригоберто прочел
Прикрыв глаза, Ригоберто подумал, что всего через несколько часов они с Лукрецией и Фончито уже будут нестись по небу, оставляя позади тяжелые лимские тучи; начнется путешествие в Европу, которое они так долго откладывали. Наконец-то! Там в самом разгаре осень. Ригоберто представил себе золоченые деревья и улицы с брусчаткой, усыпанной листьями, которые уже успел сорвать холод. Все это казалось несбыточной мечтой. Целый месяц: неделя в Мадриде, другая в Париже, третья в Лондоне и последняя, которую они поделят между Флоренцией и Римом. Ригоберто распланировал эти дни так, чтобы их не испортила усталость, стараясь по мере сил избегать непредвиденных случайностей, которые способны поломать весь ход путешествия. Билеты на авиарейсы, на концерты, оперы и выставки куплены, отели и пансионы заранее оплачены. Нога Фончито впервые ступит на континент Артюра Рембо, прикоснется к Европе аих anciens parapets[57]. В этом путешествии дополнительной радостью будет показать сыну Прадо, Лувр, Национальную галерею, галерею Уффици, собор Святого Петра, Сикстинскую капеллу. Быть может, среди всего этого великолепия Фончито позабудет о кошмаре последних месяцев и о призрачных явлениях Эдильберто Торреса, инкуба и суккуба (кстати, какая между ними разница?[58]), отравлявшего жизнь Ригоберто с Лукрецией? Хочется надеяться. Эта поездка станет для них очистительной купелью: семья перелистает худшую страницу в своей истории. Все трое вернутся в Лиму помолодевшими, возрожденными к новой жизни.
Ригоберто вспомнил последний разговор с Фончито, который состоялся в его кабинете два дня назад. Мальчик задал тогда бестактный вопрос:
— Папа, если тебе так нравится Европа, если ты грезишь о ней во сне и наяву, так почему же ты провел всю жизнь в Лиме?
Вопрос застал Ригоберто врасплох, он не сразу нашелся с ответом. Отец чувствовал какую-то вину перед сыном, вот только не знал, в чем именно он виноват.
— Ну в общем, я думаю, что если бы переехал жить туда, то никогда не смог бы насладиться прелестью старого континента, — попытался вывернуться Ригоберто. — Я бы настолько свыкся с этой красотой, что просто перестал бы ее замечать, как и происходит с миллионами европейцев. Да мне и правда никогда не приходило в голову эмигрировать, я всегда полагал, что должен жить здесь. Примириться со своим жребием, если хочешь.
— Все книги, которые ты читаешь, написаны европейцами, — не отступался Фончито. — Наверняка то же относится и к музыкальным дискам, картинам и гравюрам. Все это создано итальянцами, англичанами, французами, немцами и реже — североамериканцами. А в самом Перу тебе хоть что-нибудь нравится, папа?
Дон Ригоберто собирался возразить, объявить, что здесь много интересного, однако предпочел усмехнуться и ответить с преувеличенной иронией.
— Только три вещи, Фончито, —
— Папа, с тобой просто невозможно говорить серьезно! — обиженно воскликнул Фончито. — Мне кажется, ты перевел мой вопрос в шутку, потому что не осмеливаешься сказать мне правду.
«А мальчишка-то стал шустрее белки, ему нравится заводить отца в тупик, — подумал Ригоберто. — Это что же, и я в детстве был таким?» Этого отец уже не помнил.
Ригоберто проверил документы, в последний раз осмотрел свой дорожный чемоданчик, чтобы убедиться, что все на месте. А вскоре уже рассвело, и он услышал доносящийся из кухни шум. «Что, уже готовят завтрак?» Возвращаясь в спальню, Ригоберто увидел в коридоре три чемодана, упакованные Лукрецией и снабженные карточками с адресом владельцев. Он прошел в ванную, побрился и принял душ. Когда он вышел, Лукреция была уже на ногах и будила Фончито. Хустиниана объявила, что завтрак дожидается путешественников в столовой.
— Не могу поверить, что этот день наконец-то наступил, — признался Ригоберто жене, с удовольствием поглощая апельсиновый сок, кофе с молоком и тост с маслом и мармеладом. — За все эти месяцы я пришел к мысли, что мы на долгие годы останемся пленниками этой судейской паутины, которой нас опутали гиены, и никогда уже не попадем в Европу.
— Если я тебе скажу, что для меня самое любопытное в нашем путешествии, ты будешь смеяться, — ответила Лукреция, завтрак которой состоял только из чашки чая. — Ты уже догадался? Это приглашение от Армиды. Как будет выглядеть этот ужин? Кого она пригласит? До сих пор не могу поверить, что бывшая служанка Исмаэля даст в нашу честь банкет в своей римской усадьбе. Я прямо-таки умираю от любопытства, Ригоберто. Как она живет, как устраивает приемы, кто у нее в друзьях? И научилась ли она объясняться по-итальянски? Наверное, у нее там настоящий особняк?
— Ну разумеется, — несколько разочарованно согласился Ригоберто. — У Армиды достаточно денег, чтобы жить по-королевски. Надеюсь, ей достанет также вкуса и хорошего тона наилучшим образом распорядиться полученным состоянием. В конце концов, почему бы и нет? Армида доказала, что в ней жизни больше, чем во всех нас, вместе взятых. Она добилась своего и проживает теперь в Италии, унаследовав все состояние Исмаэля. А близнецы были разгромлены по всем фронтам. Я, право же, рад за нее.
— Не пересмешничай и не говори плохого про Армиду. — Лукреция поднесла палец к губам. — Она совсем не такая и никогда не была такой, как про нее трезвонят.
— Ну конечно, я знаю, что ваш разговор в Пьюре тебя полностью убедил, — улыбнулся Ригоберто. — А если она тебе все наврала, Лукреция?
— Она рассказала мне правду, — заявила его супруга не терпящим возражений тоном. — Я готова обе руки положить в огонь за то, что она рассказала мне все как было, ничего не прибавив, ни о чем не умолчав. У меня на этот счет безошибочный нюх.
— Я тебе просто не верю. Правда ли все было так?
— Правда, — смущенно опустила глаза Армида. — Он никогда на меня так не смотрел, за все время не отпустил ни одного комплимента. Даже тех любезностей, которые хозяева просто так говорят своим служанкам. Всем святым вам клянусь, сеньора Лукреция!
— Сколько раз я должна повторять, чтобы услышать от тебя «ты», Армида? — пожурила ее Лукреция. — Мне трудно поверить твоим словам. Ты действительно никогда прежде не замечала, что хоть немного нравишься Исмаэлю?
— Всем святым вам клянусь! — Армида поцеловала сложенные крестиком пальцы. — Никогда и никогда, и пусть Господь предаст меня вечной муке, если я лгу. Никогда. Никогда. Вот почему я чуть не упала в обморок от его слов. Ну что вы такое говорите? Вы что, с ума спятили, дон Исмаэль? Или это я схожу с ума? Да что же такое происходит?
— Ни ты, ни я не сошли с ума, — с улыбкой ответил сеньор Каррера, обращаясь к ней с неожиданной любезностью, но так и не сделав шагу навстречу. — Ты прекрасно слышала, что я сказал. И повторяю снова: хочешь стать моей женой? Я говорю абсолютно серьезно. Я уже слишком стар для ухаживаний, для этих старомодных влюбленностей. Я предлагаю тебе нежность и уважение. И убежден, что потом придет и любовь. Моя к тебе и твоя — ко мне.
— Он сказал, что чувствует себя одиноким, что я кажусь ему доброй и знаю его привычки: что ему нравится, что не нравится, и к тому же он уверен, что я смогу оказать ему нужный уход. У меня голова закружилась, сеньора Лукреция. Я не могла поверить своим ушам. Но как я вам рассказываю, так все оно и было. Неожиданно и без обиняков, вдруг да и сразу. Вот она, вся правда, клянусь вам.