Скрут
Шрифт:
— А ты кто? — спросил его один из работников, плечистый парень с красивыми глуповатыми глазами. — При ей?
— При ей, — отозвался Игар обреченно.
Тиар вышла из сарая. На лице ее лежала уже знакомая Игару сосредоточенность — перед этим доброжелательным и ледяным взглядом отступила не так давно скандальная старуха.
— Кто помогать возьмется? — спросила она негромко. — Кто-то из женщин, кто поможет?
Служанка потупилась. Мельникова жена нахмурила брови:
— Вы, госпожа, парши не боитесь, а я боюсь. И дети мои боятся…
Тиар быстро обернулась к ней:
— Сами ведь рожали? Как же?..
— Я рожала при муже, — отозвалась мельничиха сухо. — Не в парше и не в чужом сарае.
— Нет у нее парши, — Тиар обернулась к служанке. — Пойдешь?
— Не велю, — мрачно заявил хозяин. — Вот оно, добро-то… На одну ночь пустил только… Ни на кого из моих не рассчитывайте, госпожа где один запаршивеет, там и все в коросте. Не надо нам…
Тиар молчала, глядя ему в глаза. Мельник крякнул, отвернулся и ушел в дом, бросив с порога:
— Тоже еще… Вон, подмастерье у вас — его и берите…
— Игар, — Тиар уже вынимала из багажного сундука свой узелок с инструментами. — Беги в село, позови кого-нибудь… женщин. Объясни, что к чему… Нет, не бери Луну — она тебя не послушается! Бегом…
Путь обратно в селение исторг из него все известные ему ругательства; исчерпав их запас, он взялся придумывать новые. Первая же встреченная им женщина — молодка у калитки — испуганно отшатнулась от незнакомого парня, видимо, пьяного, который трусцой бежал по улице и ругался в голос.
— Эй, ты чего? — завопила она, поймав на себе его оценивающий взгляд. — Вот сейчас собаку спущу!
— В дерьме я видел вашу собаку, — сказал Игар устало. — Там на мельнице рожает какая-то паршивая приблуда, так госпожа повитуха, которая без денег роды-то принимает, вас в помощь зовет.
Молодка выпучила глаза:
— Меня?!
— Вас, — буркнул Игар, чувствуя, как поднимаются в душе и злоба, и раздражение, и отчаяние. — Женщину какую-нибудь…
Молодка хлопнула калиткой так, что зашатался забор:
— Не знаю ничего! Ничего не знаю, ни повитух, ни приблуд никаких, а ты, ежели будешь озорничать…
Игар повернулся и пошел прочь. Две девушки, встреченные им у соседних ворот, испуганно завертели головами:
— Мы — не… Боязно…
Игар ругнулся в последний раз и потрусил обратно.
Солнце, красное как помидор, садилось за реку; пастухи собирали коров, с того берега слышался басовитый перезвон колокольчиков да протяжное глубокое «му-у-у»…
— Там она, — мельник неприязненно махнул рукой в сторону сарая.
В сарае стонали. Игару сразу вспомнились роды Тири, костер с ароматными травами, плачущий Глаб, освещенные окна во всем доме… Он зябко повел плечами, прогоняя нехороший, струящийся по спине холодок.
— Тиар, — сказал он, не заглядывая даже вовнутрь. — Не идет никто. Парши боятся. Все.
Некоторое время было тихо; потом Игар услыхал шорох соломы и негромкий голос Тиар:
— Кричи, не стесняйся никого. Им какое дело? Кричи, не держи себя… Давай…
Вопль, донесшийся затем из сарая, заставил Игара покрыться потом и отскочить.
Тиар вышла, вытирая руки какой-то тряпкой — Игар в ужасе заметил, что тряпка становится красной, даже рыжей какой-то.
— Ты хорошо просил? — спросила она озабоченно. — Не идут?
Игар отвернулся. Помотал головой:
— Не идут.
Тиар покивала; на лице ее не было ни тени возмущения:
— Ладно… Помоги мне, пожалуйста, сам.
Несколько долгих секунд он верил, что ослышался. Однако Тиар смотрела на него неотрывно — все так же пристально и доброжелательно; содрогнувшись, он отступил на шаг:
— Я?
— Это несложно, — она не отводила глаз, карих с зелеными звездочками. — Я скажу, что делать. Надо пособить, Игар. Такое дело.
Он сглотнул. В ужасе замотал головой:
— Нет. Я не могу. Я… боюсь.
Губы ее чуть дрогнули:
— И я боюсь, Игар. И она боится… И ребенок, который из нее сейчас выбирается, боится тоже. Так что же делать?..
…К речке спустились в предрассветном мраке. Небо обложило тучами, и не разглядеть было не то что звезды Хота — луны.
Игар долго и отчаянно умывался. Бросаясь в лицо, ледяная вода на какое-то мгновение возвращала его к жизни; потом стекающие в реку капельки становились теплыми, как его кожа, и всякий раз он длинно, прерывисто вздыхал.
— Молодец, — сказала невидимая в темноте Тиар. Он дернулся:
— Я?!
Вечер и половина ночи прошли для него в полубреду. Он, прежде слабеющий от одного только крика роженицы, помогал принимать младенца; в памяти осталось немногое, но и этого хватит…
Тиар распоряжалась отрывисто и внятно. Он менял какие-то окровавленные тряпки, держал какие-то инструменты, куда-то лил какую-то воду; несколько раз ему с трудом удавалось удержаться от обморока. Он прекрасно помнил это чувство, когда перед глазами сгущается муторная темнота и подгибаются колени; как ему удалось не грохнуться — останется тайной.
Лица роженицы он не помнил; какое-то заурядное, достаточно грязное лицо с красными от лопнувших жилок глазами. Он не понимал, как Тиар удается говорить с ней так неподдельно ласково и чуть не по-матерински твердо: сам Игар не мог относиться к роженице иначе, как с брезгливой жалостью. Он боялся и маялся, стискивал зубы и боролся с обмороком, и делал то, что велит Тиар, и отворачивался при этом, старался не смотреть, закрывать глаза…
— Полюби его, — уговаривала роженицу Тиар. — Он же чувствует, как ты его не хочешь… Такая злоба… За что?! Чем он виноват? Это же… Полюби, это твое, это все, что у тебя есть в мире… Твой дом, твое достояние… Полюби!