Скрут
Шрифт:
— За что? — спросила она шепотом, жадно слизывая со щек слезы. Слезы не утоляли жажды — они были горькими, как морская вода. Слезы пить нельзя…
— …Ты прекрасно знаешь, что наказана. И знаешь, за что.
Она напряглась. Слезы покатились чаще:
— Я… больше не буду.
За спиной ее скрипнул смешок:
— Хорошо. Пять минут поучительного зрелища — и я тебя отпускаю. Смотри.
Бесформенная тень скользнула от Илазы к вепрю; кабан, будто почуяв неладное, забился сильнее. Снова затрещали ветви.
Тень оказалась между Илазой и кабаном; зверь взвизгнул так, что у Илазы заложило уши, дернулся — и его метания сменились вдруг конвульсивной дрожью, а вопли — приглушенным, задыхающимся хрипом.
Илаза не желала видеть. Слышать он хотела еще меньше; вепрь кричал так, как кричал той далекой ночью умирающий волк, а у Илазы не было рук, чтобы заткнуть уши. Тогда она завопила сама — чтобы заглушить его крик хотя бы в собственных ушах.
Собственный ее кокон повторил конвульсии огромного тяжелого тела. Потом стало тихо-тихо; она приоткрыла было глаза — но делать этого ни в коем случае не следовало, потому что кабан еще жил, а бесформенная тень была рядом, приникала, впивалась…
Потом Илаза лицом почувствовала льющийся в ноздри ручей.
Утром у нее началась горячка.
Она куталась в рваный платок, пытаясь согреться. Она сидела на солнцепеке, но от этого сделалось только хуже. Она развела костер, но сил ходить за ветками не было, и потому огонь то и дело затухал. Потом пришел бред, и в бреду она видела Игара, бьющегося в сетях.
Вечером она совершенно уверилась, что умрет, и ни капли не огорчилась. Лежала на боку, свернувшись клубком, пытаясь дыханием согреть колени и ни о чем не думая. И только ощущение чужого присутствия заставило ее вздрогнуть и сесть.
— Что? Я тебя слишком сильно замучил?
Она сжимала зубы. Попытаться открыть рот — значит тут же и прикусить язык. Лихорадка.
— Ложись. Закрывай глаза. Теперь не бойся — я не хочу тебя пугать. Ну?
Она повиновалась. Сырая земля казалась горячей, как печь.
— Расстегни платье на спине. Я не хочу рвать… Не бойся.
Пальцы не слушались ее. Она отогнула несколько крючков и заплакала.
— Тихо. Все. Закрывай глаза. Я тебя уколю сейчас, почти не больно. Тебе станет лучше, и ты заснешь.
Она ощутила прикосновение к своему плечу — и чуть не закричала. Да закричала бы, если б могла.
Потом в спину будто ужалил слепень. Она содрогнулась, с шипением втягивая воздух.
— Да, больнее, чем я хотел… Но будет гораздо лучше, чем было. Потерпи.
Несколько минут она лежала, собравшись комочком, вглядываясь в цветные пятна, плывущие перед глазами; потом тело ее вдруг сделалось весенней землей, по которой плывет, разливается теплая речка.
Дрожь ушла. Речка заливала остывшие берега, и они расслабленно нежились, подставляя себя солнечным лучам. Все тело Илазы стало теплым и слабым, и легким, как подогретое вино. Она перевернулась на спину, все еще не открывая глаз, позволяя себе на минуту забыть о страшном, о далеком, о неизбежном…
Бесконечные бабочки перед глазами. Сумасшедший танец мотыльков. Легкомысленный пьяный смех, в котором нет ничего постыдного. Как хорошо…
Она заснула, и не видела во сне ни серой паутины, ни окровавленного Игара, ни умирающих вепрей.
Глава пятая
С первым снегом размеренное течение жизни прервалось ради большого, всеми любимого праздника — Заячьей Свадьбы.
Охота на зайца в этот день считалась плохой приметой; особым обрядом предписывалось изваять из первого снега длинноухую фигуру. От размеров этой заячьей статуи зависело очень многое — чем больше получался снеговик, тем спокойнее и удачнее предполагалась зима.
Вопящие от счастья дети, розовощекие подростки, непривычно добрые взрослые одной большой артелью собирали снег. Безжалостно сдирали его с земли, набирали в корзинки, тащили туда, где под руководством все той же Большой Фа трудились отец Кари и старший брат Вики — снежный заяц под их руками вырос выше человеческого роста, а круглый зад его вообще оказался огромным, как печка, и пригожая служанка, ковырявшая мизинцем в носу, сообщила прыснувшим подругам, что это, скорее всего, зайчиха…
Девочка смотрела, как падает снег. Прежде ей не приходилось вот так стоять под снежным небом; у нее ведь не было ни этой теплой, по росту, шубы, ни легкого пушистого платка, ни крепких сапог. Зиму она проводила, дыша на замерзшее окошко и выбегая во двор лишь по нужде — босиком, дрожа и ежась. Теперь она стояла под снегом и удивлялась.
Снежному зайцу уже прилаживали глаза-картофелины и нос-уголек; девочка вдруг поняла, что впервые с того самого далекого дня, когда она стояла на вершине холма и смотрела на готовое к бою войско — впервые с того дня она чувствует в груди теплое, спокойное счастье. Радость, которая, как она думала, не вернется уже никогда…
Она засмеялась, глядя, как Большая Фа прикладывает к собственной голове веник, объясняя ваятелем, как именно должно быть расположено правое заячье ухо…
Вечером явились гости.
Дети ныряли под столами, и девочка в самых неожиданных местах замечала то вороватую физиономию Вики, то смеющегося Йара, то уже обиженную чем-то Лиль; сама она удостоена была чести сидеть за столом с прочими взрослыми родственниками, причем на почетном месте — рядом с Большой Фа, напротив старшего гостя — веселого старика по имени Гуун.
Она ела много и с удовольствием; Большая Фа лишь изредка поправляла ее, показывая, как надо браться за нож. Гуун говорил о множестве маловажных вещей, и, вполуха прислушиваясь к его болтовне, девочка чувствовала, как тяжелеет голова, как сливаются в один гул отдаленные голоса гостей уо-уо-уо… Она счастливо, сонно, бессмысленно улыбнулась.
Гуун вдруг заговорил тоном ниже; голос его сделался серьезным, и к нему как-то сразу перестало подходить слово «болтовня».
— …Теперь мало кто. Теперь обычаев не помнят, Фа. Спешат… Когда мой отец впервые увидел мою мать, ей было семь лет. Когда судьба указала мне на Бронку, жену мою, ей было, как нашей малышке, десять… И у нас семеро детей, Фа. Мой отец умер, когда ему было девяносто — с коня упал… В роду Аальмара мужчины живут и до ста. Аальмар… храни его, небо. Аальмар чтит обычаи, Аальмар понимает, что такое невеста и что такое судьба. Аальмар не стал бы жениться на уже взрослой, незнакомой, лишь бы детей рожала… Аальмар…