Скрут
Шрифт:
Жил-был один человек, и был он не то чтобы молод, но еще и не стар. Жил он всегда только для себя самого — а больше ни для кого ему жить не стоило, хоть была у него и родина, были и родичи, и золото и власть, и сила и оружие, а особенно была вечная игра со Смертью, потому как был он солдатом удачи… И хоть в краю его царили мир и спокойствие, он искал войну всюду, где бы она ни была, а ведь война вечна и искать ее не приходится долго… Он искал войну и предводительствовал на бранном поле, и армии нанимали его
И однажды, лицезревший тысячи смертей, он увидел, как между двух идущих под нож армий мечется обреченное человеческое существо. И, проскользнув под уже занесенное орудие Смерти, он сделал то, что изменило его судьбу. Потому что спаситель теряет часть своей свободы и обретает узы, связующие его со спасенным…
И, сроду не знавший любви, он понял, что судьба его решена. Был он не стар — но уже не молод, и познал за свою жизнь многих женщин, благородных и подлых, красивых и обычных, невинных и продажных, а спасенная им была — ребенок, но он уже знал, что не ошибся.
И он поставил свою свечку на окно и стал ждать, пока окрепнет ее пламя; он поливал свой росток, зная, что время плодов наступит не скоро. Он взял девочку в свой дом, любил ее и ждал, пока она созреет чтобы сделать ее полноправной супругой, женой до самой смерти, продолжением себя самого…
А Смерть ходила за ним по пятам. Смерть озлилась — ведь он вырвал у нее законную добычу; и в сотый, и в тысячный раз глядя ей в глаза, он вспоминал, что на окне ждет его его свечка, что в кадке живет его росток; в сотый и в тысячный раз Смерть уходила, посрамленная, оставляя на его шкуре следы своих когтей…
И однажды он вернулся домой — а пламя свечи его стояло высоко и ровно, как праздничный костер, а росток его превратился в дерево и зацвел. И он понял, что больше не станет играть со Смертью, потому что уже выиграл.
И случилась свадьба, довершающая то, что давно предопределилось. И, счастливый как никогда в жизни, он понял, что любит стократ сильнее; и впервые за много лет, проведенных рядом, он осмелился коснуться своей избранницы не отеческим прикосновением — со страстью…
Он посмотрел ей в глаза — и оттуда взглянула на него торжествующая Смерть, та, которая взяла реванш.
Его свеча обернулась пожаром. Его росток плюнул ядом в его полные слез глаза; его невеста покинула его, в отвращении не разделив с ним постели, и стали дыбом свадебные столы, и опрокинулся мир. И он сдался, предавая себя Смерти…
Но Смерть не взяла его.
В первый день тело его скрутилось, как черный смерч между землей и небом.
На второй день душа его треснула, как трескается лед.
На третий день он лежал живой в могиле, и корни травы зажимали ему рот.
На четвертый день небо отвернулось от него. Навеки.
Илаза молчала. Первый осенний листок, желтый, одинокий и как будто удивленный, сорвался с ветки и улегся к ней на колени.
— Вот такой печальный конец истории… Но дело не в том. Ты права; я действительно в состоянии понять, что именно ты чувствуешь. Я бы и хотел тебя утешить — но вот не знаю, как… Утешься тем хотя бы, что нашей истории тоже приходит конец, потому что звезда Хота опускается все быстрее и все ниже. Когда она не поднимется больше над горизонтом, мы сочтем, что наш срок истек; не огорчайся, Илаза. Я намерен выполнить все то, что обещал Игару; где бы он ни был — пусть почувствует это мое намерение и пусть поторопится. Ради своей Птицы.
Глава девятая
Летним вечером девочка сидела на берегу пруда; над темной гладью виднелись три головы — Лиль и двух младших мальчишек. Все трое вопили, фыркали и плескались, а Кари еще и нырял, то и дело показывая над водой мокрый, будто лакированный голый зад; девочка смотрела безучастно. Подобные забавы были строго-настрого ей запрещены, ее и на берег-то отпустили под честное слово, что не полезет в воду…
Вики, обычно плескавшийся с остальными, сегодня почему-то купаться не пошел — сидел рядом на остывающем песке и цедил сквозь кулак желтую, чуть заметную песчаную струйку.
В последние месяцы Вики изменился больше, чем за предыдущие два года: он казался уже не долговязым — высоким. К нему не подходило больше слово «тощий»; девочка с удивлением глядела на его мощные руки, обтянутые рукавами тесной застиранной рубашки, и широкую, какую-то треугольную спину с рядом выступающих позвонков.
Будто ощутив ее внимание, Вики чуть повернул голову и скосил на нее вопросительный глаз; тогда она перевела взгляд на закатное небо, похожее на круглый бок золотого яблока. Высоко-высоко, там, куда не достать человеку, черными стрелами носились ласточки.
Ну почему вечером так хорошо?! Нету ни дел, ни забот, ночь придет не скоро, песок еще теплый, пахнет озерными травами, раздувают бока коричневые лягушки — а рядом сидит Вики, который почему-то не пошел купаться…
Теперь он, в свою очередь, разглядывал ее. Мрачновато, но не зло:
— Интересно, о чем ты думаешь?
Она улыбнулась. Рассеянно поглядела на резвящихся подростков; мельком подумала, что и маленький Кари уже достаточно вырос, чтобы не светить над водой голым мокрым задом.
— Думаю… Что хорошо бы съездить куда-нибудь. Что-нибудь сделать, на что-нибудь посмотреть… В какие-нибудь дальние страны… А?
— Попроси Аальмара, — предложил Вики. — Пусть возьмет тебя с собой… Хоть один раз…
Девочка помрачнела:
— Там, где бывает Аальмар… Туда я не хочу. Война… неохота.
Вики, кажется, смутился. Зачем-то принялся рыться в песке; лягушки, потеряв стыд и совесть, громко распевали хвалу лету, вечеру и заходящему золотому солнцу. Длинная прядь волос упала Вики на лоб; девочка поняла, что ей нравится, когда у мужчины длинные волосы. Ребятишек обычно стригут коротко…