Скрут
Шрифт:
А он, Игар? Кем станет в мире Пещеры он сам?..
Два дня он говорил себе, что скоро что-нибудь придумает. Обманывал себя, откладывал на потом — пусть сторожа успокоятся, забудут, заснут… Он вырвется, он уйдет, сумел пробраться и выбраться тоже сумеет…
Теперь, глядя в серо-голубое небо, он понял внезапно, что больше никогда не увидит Илазу. И ничего больше не увидит, кроме этих осыпающихся стенок, неровных дыр в земле и жутких полусгнивших лиц. И что его собственное лицо скоро станет таким же, потому что женщина без кожи, та, что все порывалась его обнять, теперь выследила
Пока его защищает авторитет Скаля. Пока он еще «человек оттуда», но уже завтра придется выбирать между полноправной жизнью в Пещере и арбалетной стрелой в глаз…
Потому что там, на посту, только его и ждут. Он не умеет летать, он не ползает под землей, как крот, он заперт, как мышь в мышеловке, заперт, заперт…
Сверху посыпался песок вперемешку с мелкими камушками. Игар отпрянул — но то был Скаль. Человек в бинтах пощадит пришельца, не коснется его; впрочем, если Игару суждено приобщиться к миру Пещеры, лучше, чтобы приобщил его именно Скаль. Не так обидно…
— Почему ты мне помогаешь? — спросил он шепотом.
Скаль тяжело облокотился о крохкую известковую стенку. На покрытом бинтами лице ничего нельзя было прочитать.
— Почему, Скаль?..
— Потому что ты похож на меня. Тоже…
Он попытался усмехнуться; Игар сжал зубы:
— Нет… Я никогда… таким как ты. Ты сильнее…
Скаль молчал. Его единственный продолговатый глаз смотрел с непонятным выражением.
— Мне не выйти, — сказал Игар шепотом. — Никогда.
Скаль не ответил.
— Мне не выйти, — Игар почувствовал, как загнанная внутрь тоска подступает к горлу. — Мне никогда не найти… ее…
— Кто она тебе?
Игар прикрыл глаза. Илаза… Как далеко. Прохладная кожа, горячие губы…
— Нас сочетал Алтарь, — сказал он медленно.
Продолговатый глаз прикрылся.
— Я хотел спасти ее, — проговорил Игар с короткой усмешкой. — Я не сумел спасти ее. Я уже проиграл… Уже, — голос его дрогнул. — Скаль, — это решение пришло к нему прямо сейчас и показалась в этот момент единственно правильным, — ты бы не мог прикончить меня как-нибудь по-быстрому… Я уже устал, у меня сил не хватит, чтобы… жить, как ты…
Продолговатый глаз смотрел теперь сквозь него. Игар отвернулся, чтобы не видеть проступающих сквозь бинты гротескных черт.
— Ее звали Каммиа, — медленно сказал Скаль. — У нее были зеленые глаза… И, знаешь, такие желтые… как спелая дыня… такие волосы. И у нас остались двое сыновей… И они где-то там живут. А я их оставил… потому что у сыновей бабки и деды, любящие родичи… а она, как бы она здесь… без меня?..
— Вы встретитесь в золотом чертоге, — сказал Игар затем только, чтобы не молчать. Скаль вздохнул:
— Нет… Но она умирала счастливая. Я клянусь тебе, Игар.
Илаза умрет в одиночестве.
Он глухо, отчаянно, насмерть боролся с приступом совсем уж тошнотворной тоски; Скаль стоял рядом и смотрел. Он многое здесь повидал за этот год; видывал, наверное, и новичков, еще только тронутых болезнью, не умеющих поверить в свою судьбу, вопрошающих истерически за что, а почему именно я?!
— Вставай, Игар…
Что-то в этом голосе заставило
— Вставай, Игар… Солнце садится. Пойдем.
Стражей было пятеро, и все они то и дело поглядывали в сторону Пещеры. Безумец, стремящийся туда, заслуживает наказания; всякий же, выходящий оттуда, смертельно опасен. Его нельзя касаться, его надо загнать обратно, а лучше убить и тело сжечь…
Вот только обитатели Пещеры предпочитают, как правило, жизнь, даже жалкую, даже мучительную. Обитатели Пещеры очень редко лезут под стрелы — ну разве что помутившись в уме, от полного отчаяния…
Этот, страшный, как ночной кошмар, возник внезапно и ниоткуда. И он не был сумасшедшим — он был из тех, что тянут за собой других. В болезнь, в могилу, протянуть руку и схватить, и стражник, дежурящий на рубеже, в секунду превращается в узника, жалкое бесправное существо, обреченное на медленную смерть…
В стане возникла паника. Этот, явившийся из страшных снов, подволакивал ногу — но бежал все равно быстро, за ним развевались по ветру ленты грязных бинтов…
Потом оказалось, что в него трудно попасть. Он знал, как летают стрелы, он ни на мгновение не оставался на прямой — метался и уворачивался, хоть и казалось, что вся его нелепая фигура вот-вот развалиться, как башня из песка.
Потом его, наконец, достали, и сразу тремя стрелами. Несколько тягостных мгновений он продолжал бежать с торчащими из груди древками — а потом тяжело рухнул на колени, и рыжий стражник Вок, пьяница и забияка, клялся потом сотоварищам, что, умирая, пришелец из Пещеры улыбался и говорил: Каммиа…
А парня заметили слишком поздно. Поздно заметили парня, и не помогли ни стрелы, ни копья, ни изнуряющая погоня через холмы и колючий кустарник, ни прочесывание близлежащей рощицы — сгинул парень, растворился в наступившей ночи, и, скрежеща зубами, весь наряд поклялся друг перед другом никому ничего не говорить — потому что даром, выходит, селяне деньги платят, за ротозейство и поплатиться можно, упустили ведь, не шутка…
Не шутка, и когда рыжий Вок все-таки проболтался по пьяной своей привычке, всем, ходившим в тот день на пост, пришлось держать ответ. Все пятеро в скором порядке убрались, оставив в общинной казне немалый штраф, а на улицах поселка Утка — страх и настороженность; только косоглазая старуха, жившая в крайнем от дороги доме, ничего не боялась.
На чердаке у нее лежал в соломе подранок. Тот самый парень, из плеча которого она вытащила арбалетную стрелу.
Илаза, наконец, запнулась. Даже с Игаром… даже с ним ей не приходилось говорить так долго и так откровенно. С Игаром было достаточно взгляда, запаха, прикосновения… А сегодня она говорила долго, и произносила вслух слова, которые до того не смела сказать даже в мыслях. И вот — ее мать стоит перед ней, как живая, а вместе с матерью и Ада, и солнечный луч в пыльной комнате, и духота цветков стремянника, так хорошо изводящего прожорливую моль…