Скрут
Шрифт:
Она вспомнила то, о чем давно уже решила никогда не вспоминать. Зачем? Чтобы разбередить рану? Чтобы развлечься, прогнать скуку? Чтобы вызвать у этого, в ветвях, жалость?!
Полная откровенность может быть так же отвратительна, как прилюдное удовлетворение плотских потребностей. Сродни самобичеванию; возможно, она хотела наказать себя? Своей исповедью загладить… что?
— Можно спросить?..
Она крепче обхватила шероховатый, в продольных бороздках ствол. В объятиях дерева она чувствовала себя не столь одинокой; над головой у нее бесшумно присутствовал
— Почему вы… не сделали со мной… как собирались?..
Жалость. Где-то в ее рассуждениях промелькнуло слово «жалость»; неужели он имеет понятие о сострадании?! Это… можно было бы… Если это так, следует подумать над тем, чтобы…
Ей сделалось стыдно. Ее пощадили, избавив от наказания — она же видит в милосердии слабость и готова использовать ее в собственных интересах. Столь недостойная, неблагородная мысль…
Как он ухитряется двигаться столь бесшумно? Такая огромная туша?..
— Ты знаешь, что похожа на мать? Повторение матери?
Илазе показалось, что она ослышалась. Она даже на мгновение выпустила спасительный ствол:
— Я? Я?!
— Конечно… И любопытно, что этого не видит Игар.
Долгих несколько минут она собиралась с мыслями; странно, но воспоминания о матери отошли при этом далеко в сторону. И основным вопросом очень быстро сделался…
— Кто… вы?
— Скрут.
— Кто… это?
— Это я.
Илаза помолчала, кусая губы. Если так…
— Откуда вы знаете… Почему вы говорите, что я и мать…
— Потому что это правда.
— Почему?!
Ответа не последовало; сама Илаза с ужасом вспомнила о толченом стекле. О том своем видении — отравительница, подносящая бокал, отравительница, мило беседующая с уже убитым, но еще улыбающимся врагом…
Неужели он ОБ ЭТОМ? Что он в ЭТОМ понимает?!
— Для чудовища, живущего в лесу, вы слишком хорошо знаете людей.
Сухой смешок:
— Нет, Илаза. Недостаточно.
Мерещится ей — или в его голосе действительно скользнуло сожаление?
Ей вспомнился менестрель Йото, дрожащим голосом выпевающий свои песенки; интересно, сколько таких случайных путников закончили жизнь в серых сетях. И, возможно, перед смертью каждый из них говорил о сокровенном… Вот как Илаза… Или несчастный Йото… Можно ли по предсмертным исповедям хотя бы десятка человек составить представление о людях вообще?
Она набрала в грудь побольше воздуха:
— И все же… Вы можете понять… что чувствует человек? Когда вы его…
— Я могу понять!..
Она испугалась. Приглушенный возглас ее собеседника больше всего напоминал крик боли; раньше она ничего подобного…
— Я могу понять, — повторил он уже спокойно, медленно и глухо. — Человек может почувствовать… очень многое. Человек… — голос снова напрягся, Илазе показалось, что тот, кто сидит в ветвях, пытается обрести прежнее бесстрастие. И это не сразу, но удается ему.
— Человек… Те, кто попадает сюда, Илаза, не отличаются особым богатством чувств. Они и понятия не имеют… — голос прервался, и последовала пауза, от которой у Илазы похолодела спина.
— Человек, — снова начал ее собеседник, — чувствует, как правило, животный страх. И перед тем как убить его, мне приходится его успокаивать… уколом в спину. Чтобы кровь его не сохранила отвратительного железного вкуса — потому что страх гадок и на вкус тоже… А после укола он уже ничего не чувствует. Даже боли. Только безразличие и немножко — жажду… Я удовлетворил твое любопытство?
Она молчала. По темному стволу полз некто с огромными, зелеными, прозрачными крылышками на крохотном, почти не различимом для глаза туловище.
— Извини, — медленно сказал собеседник. — Я не собирался рассказывать тебе никаких ужасов. Но ты же зачем-то спрашивала?..
Илаза ниже опустила голову. Тот зеленый и мелкий, что полз по стволу, пропал из виду.
— Я не это имела в виду, — сказала она глухо. — Я думала, что вы, может быть… можете понять… что чувствует, к примеру, новобрачная, которую сразу же после свадьбы…
Она осеклась, ощутив за спиной его странно ускорившееся дыхание:
— Да. Да. А особенно хорошо я представляю, что чувствует ее молодой муж. Если он нежен и привязчив… Если он достаточно безрассуден… Он способен провертеть в небе дырку. Он не струсит, если придется стаканом вычерпывать море… А поиски Тиар — это тяжкое, тяжелое, безрассудное занятие, сравнимое разве что с танцами на битом стекле…
Илазу передернуло. Стекло…
— Да, Илаза. Я знаю, что делаю. Я хочу заполучить Тиар — и я ее заполучу… А ждать, пока ко мне в сеть попадет еще одна влюбленная пара, слишком долго. В последние годы люди так редко ходят к Алтарю…
Илаза молчала. Он получит-таки эту свою женщину — раньше ли, позже… Интересно, зачем она ему. Хотя нет, неинтересно. К чему ей новые изуверские откровения… Если Игар не успеет, он подождет еще. Новая невеста будет корчиться в сетях, и новый жених побежит, сломя голову, на поиски Тиар… Она, эта заколдованная женщина Тиар, успеет стать старухой, и много-много невест погибнет, ощутив только укол в спину и последующее безразличие…
А ей, Илазе, и укола не надо. Ей и так все безразлично; она заново прожила свою короткую жизнь, рассказывая невидимому чудовищу в ветвях о больном, сокровенном и тайном. Она оплакала Игара, который, наверное, еще все-таки жив; теперь она спокойно может лечь на землю и опять-таки спокойно дожидаться конца.
Приступ тоски оказался неодолимым и черным. Она сползла спиной по шершавому стволу — вниз. Села, опустив лицо на руки, пережидая тошнотворное желание немедленной смерти. Вот так, наверное, уходила Ада — помутнение, слабость, душный занавес между глазами и миром, жажда небытия. Точно так же, нет сил даже подняться и поискать веревку…
— Илаза.
Голос доносился глухо; черный занавес, отделивший ее от жизни, съедал и звуки тоже.
— Илаза, послушай… теперь я тебе расскажу. Сказку… Не двигайся, не думай, только слушай. Жил-был один человек…