Скрюченный домишко
Шрифт:
Филип ответил невыразительным «понимаю».
– А теперь, мистер Леонидис, может быть, вы дадите мне подробный отчет о своих передвижениях в день смерти вашего отца?
– Безусловно, инспектор. Весь тот день я провел в этой комнате, исключая, естественно, время принятия пищи.
– Виделись ли вы в тот день с отцом?
– Я зашел к нему, как обычно, поздороваться после завтрака.
– Вы были с ним наедине?
– В комнате находилась моя… э-э-э… мачеха.
– Он вел себя как обычно?
В тоне Филипа на этот раз просквозила ирония:
– По-моему, непохоже было, что он предвидел свою
– Часть дома, занимаемая вашим отцом, полностью отделена от этих помещений?
– Да, попасть туда можно только одним путем – через дверь в холле.
– Дверь обычно заперта?
– Нет.
– И никогда не запирается?
– Я никогда не видел ее запертой.
– Любой может передвигаться по дому, переходя из одной части в другую?
– Конечно. Они были разделены только с точки зрения удобства домашних.
– Как вы узнали о смерти отца?
– Мой брат Роджер, занимающий западное крыло верхнего этажа, прибежал с известием, что у отца сердечный приступ, он задыхается, ему явно плохо.
– И как вы поступили?
– Я позвонил доктору, чего до меня никто не подумал сделать. Доктора не было, и я попросил передать ему, чтобы он приехал как можно скорее. Затем я поднялся наверх.
– А дальше?
– Отец очень плохо себя чувствовал. Он умер до приезда врача.
В голосе не слышалось волнения. Филип просто констатировал факт.
– Где находились в то время остальные члены семьи?
– Жена была в Лондоне. Она вскоре вернулась. София, мне кажется, тоже отсутствовала. Младшие, Юстас и Жозефина, были дома.
– Надеюсь, вы поймете меня правильно, мистер Леонидис, если я спрошу – каким образом смерть отца повлияет на ваше финансовое положение?
– Я понимаю ваше желание знать все детали. Отец сделал нас независимыми в финансовом отношении много лет назад. Брата он утвердил председателем и главным пайщиком фирмы ресторанных услуг – своей самой крупной компании. Он поручил управление целиком брату. Мне он дал то, что считал равной долей. Реально, думаю, примерно сто пятьдесят тысяч фунтов в ценных бумагах и займах – с тем чтобы я мог распоряжаться капиталом по своему усмотрению. Он положил также очень щедрые суммы на имя моих двух сестер. Обе они уже умерли.
– Но сам он оставался так же богат?
– Нет, за собой он сохранил сравнительно скромный доход. Он говорил, что это будет для него стимулом к жизни, но с тех пор, – впервые слабая улыбка тронула губы Филипа, – в результате различных операций отец сделался еще богаче, чем прежде.
– Вы с братом поселились в его доме. Это не было следствием каких-либо… финансовых затруднений?
– Нет, конечно. Просто так было удобнее. Отец не раз говорил, что мы в любой момент можем поселиться вместе с ним. По разным семейным обстоятельствам так было удобнее. Кроме того, – добавил Филип, подумав, – я был очень привязан к отцу. Я переехал сюда с семьей в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Арендной платы я не вношу, но плачу свою долю налогов.
– А ваш брат?
– Брат переехал сюда после того, как его дом в Лондоне разбомбило в тысяча девятьсот сорок третьем году.
– Хорошо, мистер Леонидис, а имеете ли вы представление о том, каковы завещательные распоряжения вашего отца?
– Совершенно четкое представление. Отец сделал
– Завещано ли что-нибудь слугам или на благотворительные цели?
– Ничего не завещано. Жалованье прислуге увеличивалось ежегодно, пока они оставались в его услужении.
– А вы… извините мой вопрос… вы сами не нуждаетесь в наличных деньгах, мистер Леонидис?
– Подоходный налог, как вы знаете, инспектор, весьма внушителен, но моего дохода вполне хватает на наши с женой нужды. Более того, отец часто делал нам всем очень щедрые подарки, и, возникни какая-нибудь экстренная необходимость, он немедленно пришел бы на помощь. Заверяю вас, инспектор, – заключил он холодным тоном, отчеканивая слова, – у меня не было финансовой причины желать смерти моему отцу.
– Очень сожалею, мистер Леонидис, что я своими расспросами подал вам мысль, что подозреваю вас в чем-то подобном. Нам приходится докапываться до мельчайших деталей. А теперь, боюсь, мне придется задать вам еще кое-какие щекотливые вопросы. Они относятся к взаимоотношениям между вашим отцом и его женой. Были ли их отношения благополучными?
– Насколько мне известно, да.
– Никаких ссор?
– Думаю, нет.
– Была ведь большая разница в возрасте?
– Да.
– А вы – извините меня, – вы с одобрением отнеслись к женитьбе вашего отца?
– Моего одобрения никто не спрашивал.
– Это не ответ, мистер Леонидис.
– Ну, раз вы настаиваете – я считал брак… неблагоразумным.
– Высказали ли вы свои возражения?
– Я узнал о женитьбе как о свершившемся факте.
– Наверное, это для вас был удар?
Филип не ответил.
– У вас не возникло обиды?
– Отец волен был поступать, как ему вздумается.
– Можно ли считать ваши отношения с миссис Леонидис дружелюбными?
– Вполне.
– Вы дружите с ней?
– Мы очень редко встречаемся.
Старший инспектор переменил тему:
– Можете ли вы мне что-нибудь рассказать о мистере Лоуренсе Брауне?
– Боюсь, что нет. Его нанимал мой отец.
– Да, но чтобы учить ваших детей, мистер Леонидис.
– Резонно. Сын мой перенес детский паралич, к счастью, в легкой форме, и мы решили не отдавать его в школу. Отец предложил, чтобы сына и мою младшую дочь Жозефину обучал домашний учитель. Выбор был в то время весьма ограничен, учитель должен был не подлежать военной службе. Рекомендации у этого молодого человека оказались удовлетворительными, отец и моя тетушка, на которой лежала забота о детях, были довольны, и я дал согласие. Хочу добавить, что не могу предъявить никаких претензий к преподаванию – учитель он добросовестный и компетентный.