Скрюченный домишко
Шрифт:
Я мог все, что угодно, сделать с пузырьками, а затем неслышно выйти, спуститься вниз, и никто бы не узнал, что я был здесь.
Никакого открытия я, конечно, не сделал, но это дало мне возможность понять, какая трудная задача стояла перед полицией.
Только от виновной стороны можно было надеяться получить нужные сведения.
– Запугайте их, – сказал мне Тавернер. – Выгоняйте их из нор. Пусть думают, что мы что-то знаем. Надо, чтобы мы им все время мозолили глаза. При такой тактике рано или поздно наш преступничек перестанет мирно отсиживаться и поведет себя активно – и вот тут-то мы его и заграбастаем.
Но пока что преступник никак не реагировал на эту методу.
Я
Я поднялся по витой лестнице на второй этаж. Здесь, я знал, находились спальня и гостиная Эдит, еще две ванные и комната Лоуренса Брауна, за ней снова лестница – короткий марш вниз, в большую комнату над помещением для прислуги. Эта комната была приспособлена под класс для занятий. Я остановился перед закрытой дверью, из-за которой доносился слегка повышенный голос Лоуренса Брауна.
Привычка Жозефины подслушивать была, должно быть, заразительна – я беззастенчиво прислонился к дверному косяку и стал слушать.
Шел урок истории, тема – Франция времен Директории. Чем дальше я слушал, тем сильнее меня охватывало удивление. К большому моему изумлению, Лоуренс Браун оказался великолепным учителем.
Не знаю даже, почему это меня так поразило. В конце концов, Аристид Леонидис славился своим умением подбирать людей. Лоуренс Браун, несмотря на свою серенькую внешность, был наделен даром будить энтузиазм и воображение своих учеников. Трагедия Термидора, декрет, ставящий вне закона сторонников Робеспьера, блестящий Баррас, хитрый Фуше и, наконец, Наполеон, полуголодный молодой лейтенант артиллерии, – все это оживало и становилось реальным в его изложении.
Вдруг Лоуренс остановился и стал задавать вопросы Юстасу и Жозефине. Он предложил им поставить себя на место сначала одних, а потом других участников драмы. И если ему мало что удалось извлечь из Жозефины, гундосившей, будто у нее насморк, Юстас не мог не вызвать удивления. Куда девалась его мрачная сдержанность? В ответах чувствовались ум, сообразительность, а также тонкое чутье истории, несомненно унаследованное от отца.
Затем я услышал звук резко отодвигаемых стульев. Я поднялся на несколько ступенек и сделал вид, что спускаюсь. И тут же дверь распахнулась, и появились Юстас и Жозефина.
– Хелло! – приветствовал я их.
Юстас с удивлением поглядел на меня. Он вежливо спросил:
– Вам что-нибудь надо?
Жозефина, не проявив ни малейшего интереса к моей особе, прошмыгнула мимо.
– Мне просто хотелось взглянуть на вашу классную комнату, – соврал я не слишком убедительно.
– Вы ее, кажется, уже видели на днях? Ничего особенного, типичная комната для маленьких детей. Она и была детская. До сих пор игрушки повсюду.
Юстас придержал дверь, пока я входил.
Лоуренс Браун стоял у стола, он поглядел на меня, покраснел и, пробормотав что-то невнятное в ответ на мое приветствие, поспешил из комнаты.
– Вы напугали его, – сказал Юстас. – Он очень пугливый.
– Тебе он нравится?
– В общем, да. Жуткий осел, правда.
– Он неплохой учитель?
– Да. В сущности говоря, даже очень интересный. Знает массу всего, учит смотреть на вещи по-новому. Я, например, не знал раньше, что Генрих Восьмой писал стихи. Анне Болейн, естественно. Весьма недурно написано.
Мы еще немного поговорили о таких высоких материях, как «Старый моряк». [8]
8
Поэма Сэмюэля Тэйлора Кольриджа, английского поэта, критика и философа (1772–1834).
9
Знаменитый английский поэт XIV века.
– Я в следующем семестре был бы уже в одиннадцатом классе и носил эмблему школы. А теперь вот вынужден торчать дома и учиться вместе с этой дрянной девчонкой. Ведь Жозефине всего-то двенадцать.
– Но у вас ведь разная программа обучения?
– Это-то да. Она, конечно, не занимается серьезной математикой или, например, латынью. Но что хорошего, когда у тебя один и тот же учитель с девчонкой?
Я попытался пролить бальзам на его оскорбленное мужское достоинство и сказал, что Жозефина вполне смышленое существо для ее возраста.
– Вы так считаете? А мне кажется, она ужасно пустая. Помешана на этой детективной ерундистике. Повсюду сует свой нос, а потом что-то записывает в черной книжечке – хочет показать, будто узнала нечто очень важное. Просто глупая девчонка и больше ничего, – снисходительно заключил Юстас. – Девчонки вообще не могут быть сыщиками. Я говорил ей об этом. Я считаю, что мама совершенно права – чем скорее Джо выкатится в Швейцарию, тем лучше.
– И ты не будешь скучать без нее?
– Скучать без двенадцатилетней девчонки? – Юстас смерил меня высокомерным взглядом. – Нет, естественно. Но вообще этот дом у меня сидит в печенках. Мама только и делает, что носится в Лондон и обратно, заставляет послушных драматургов переписывать для нее пьесы и поднимает шум из-за каждого пустяка. А папа как запрется со своими книгами, так иногда даже не слышит, когда с ним заговоришь. Уж не знаю, почему мне достались такие странные родители. А возьмите дядю Роджера… Он всегда такой сердечный, что оторопь берет. Вот тетя Клеменси вполне ничего, она, по крайней мере, не пристает, хотя мне иногда кажется, что она немного того. Тетя Эдит тоже ничего, но она уже старая. Стало чуть повеселее с тех пор, как София приехала, но она тоже бывает злющая-презлющая. У нас очень странный дом, вы не находите? Уж одно то, что жена твоего деда годится тебе в тети или даже в сестры… Чувствуешь себя жутким ослом!
Я мог понять его чувства. Я вспоминал, хотя и очень смутно, свою сверхуязвимость в возрасте Юстаса, свой страх показаться не таким, как все, страх, что близкие мне люди в чем-то отклоняются от общепринятого стандарта.
– Ну а что дед? – спросил я. – Ты его любил?
Загадочное выражение промелькнуло на лице Юстаса.
– Дед был определенно антисоциален, – сказал он.
– В каком смысле?
– Ни о чем, кроме как о выгодных сделках, он думать не мог. Лоуренс говорит, что это в основе своей плохо. Он был большой индивидуалист. И все это неизбежно должно уйти как социальное явление, вам не кажется?