Скрюченный домишко
Шрифт:
– Теперь я понимаю, – сказал я виновато.
– Когда Роджер осознал, что он уже не властен что-либо предотвратить и что крах неминуем, он почувствовал облегчение. Да, да, именно облегчение. Волновало его только одно – как все это воспримет отец. Сам он уже ни о чем другом не мог думать, кроме как о новой жизни, которую нам с ним предстоит начать.
Губы ее дрогнули, и голос неожиданно потеплел.
– И куда вы поедете? – спросил я.
– На Барбадос. Там недавно умер мой дальний родственник и оставил мне маленькое поместье – сущий пустяк. Но у нас, по крайней мере, есть куда ехать. Мы, очевидно, будем страшно бедны, но прожиточный
Глаза ее были полузакрыты. Я вдруг понял, как глубоко ее чувство.
Затем она медленно открыла глаза и посмотрела на меня:
– Я никогда не могла бы убить человека из-за денег. Я не люблю деньги, надеюсь, вы это понимаете.
Я не сомневался, что она говорит то, что думает. Клеменси Леонидис принадлежала к той редкой категории людей, которых не привлекают деньги. Роскоши они предпочитают аскетическую простоту и с недоверием относятся к собственности.
Однако есть много людей, для которых деньги сами по себе лишены привлекательности, но их может соблазнить власть, которую эти деньги дают.
Я сказал:
– Допустим, вы лично к деньгам равнодушны, но умело вложенные деньги открывают массу интересных перспектив. С помощью денег можно, например, субсидировать научные исследования.
Я подозревал, что Клеменси фанатично предана своей работе.
Ответ был неожиданным:
– Сомневаюсь, что все эти субсидии приносят много пользы. Как правило, деньги тратятся совсем не на то. И все стоящее в науке делается энтузиастами, энергичными и напористыми людьми со своим видением мира. Дорогое оборудование, обучение, эксперименты никогда не дают результатов, которых от них ждешь. Как правило, все попадает не в те руки.
– И вы готовы бросить вашу работу, если уедете на Барбадос? Вы ведь не отказались от этой мысли, насколько я понимаю?
– Нет, конечно. Мы уедем, как только нас отпустит полиция. А работу я готова бросить. Почему бы и нет? Я не люблю сидеть без дела, но на Барбадосе мне это не грозит, – сказала она просто и с нетерпением добавила: – Скорее бы только все прояснилось!
– Клеменси, как по-вашему, кто мог это сделать? – спросил я. – Будем считать, что ни вы, ни Роджер к этому не имели никакого касательства – у меня действительно нет оснований думать иначе. Но неужели вы, такой умный и тонкий наблюдатель, не имеете никакого представления о том, кто мог это сделать?
Она метнула в мою сторону какой-то странный взгляд. Когда она заговорила, голос ее вдруг стал напряженным, она с трудом подбирала слова.
– Нельзя заниматься гаданием, – сказала она. – Это ненаучно. Ясно только, что Бренда и Лоуренс первые, на кого падает подозрение.
– Так вы думаете, что это могли сделать они?
Клеменси пожала плечами.
Она постояла, как бы прислушиваясь к чему-то, затем вышла из комнаты, столкнувшись в дверях с Эдит де Хевиленд.
Эдит направилась прямо ко мне.
– Я
Я сразу вспомнил отцовские слова. Было ли это…
– Надеюсь, у вас не сложилось неверного представления… я имею в виду Филипа. Филипа не так-то просто понять. Он может показаться замкнутым и холодным, но на самом деле он совсем не такой. Это манера держаться. С этим ничего не поделаешь – он в этом не виноват.
– Я и не думал… – начал было я, но она не обратила внимания на мои слова и продолжала:
– Вот и сейчас… в связи с Роджером. И не потому, что ему жалко денег. Он совсем не жадный. В действительности он милейший человек… всегда был милым… Но его надо понять.
Я взглянул на нее, как мне думалось, глазами человека, который полон желания понять. Она сказала:
– Частично, мне кажется, это из-за того, что он второй сын в семье. Со вторым ребенком всегда что-то неладно – он с самого начала ощущает свою ущербность. Филип обожал Аристида. Все дети его обожали. Но Роджер пользовался его особой любовью, он был его любимцем, его гордостью. Старший сын, первенец, и мне кажется, Филип всегда это чувствовал и поэтому замкнулся в своей скорлупе. Он пристрастился к чтению и полюбил книги о прошлом, обо всем, что не связано с сегодняшней жизнью. Я думаю, что он страдал – дети ведь тоже страдают… – Помолчав, она продолжала: – Я думаю, он всегда ревновал отца к Роджеру. Может быть, он даже сам об этом не догадывался. Но мне кажется – ужасно так говорить, тем более что я уверена, он этого не осознает, – сам факт, что Роджер потерпел неудачу, затронул Филипа гораздо меньше, чем следовало бы.
– То есть вы хотите сказать, что он даже обрадовался, видя, в какое глупое положение поставил себя Роджер?
– Да, именно это я и хочу сказать, – подтвердила Эдит и, слегка нахмурившись, добавила: – Не скрою, меня огорчило, что он тут же не предложил помощь брату.
– Но почему он должен был это делать? Роджер ведь сам устроил все это безобразие. Он взрослый человек. У него нет детей, о которых он должен заботиться. Если бы он заболел или по-настоящему нуждался, его семья, безусловно, помогла бы ему. Но я не сомневаюсь, что Роджер предпочтет начать жизнь сначала, притом совершенно самостоятельно, без чьей-либо помощи.
– Скорее всего, да. Он считается только с Клеменси. А Клеменси существо неординарное. Ей и вправду нравится жить без всяких удобств и обходиться одной чайной чашкой, притом третьесортной. Для нее не существует прошлого, у нее нет чувства красоты.
Ее острый взгляд буравил меня насквозь.
– Это тяжелое испытание для Софии, – сказала она. – Мне жаль, что омрачены ее юные годы. Я их всех люблю, и Роджера, и Филипа, а теперь вот и Софию, Юстаса, Жозефину. Все они мои дорогие дети. Дети Марсии. Я их всех нежно люблю. – После небольшой паузы она неожиданно сказала: – Но, обратите внимание, люблю, а не делаю из них кумиров.
Затем, резко повернувшись, она пошла к двери. У меня осталось ощущение, что она вложила в эту брошенную напоследок фразу какой-то особый смысл, который я так и не уловил.
15
– Твоя комната готова, – объявила София.
Она стояла рядом и глядела в сад. Сейчас, в сумерках, он был уныло-серый, и ветер раскачивал деревья, с которых уже наполовину облетела листва.
Как бы угадывая мои мысли, София сказала:
– Какой он унылый…