Скульптор

Бисквитному Дракончику за всё, что было сделано для того,

чтобы эта история была рассказана,

и

Ивану Григорьевичу С., чьи опыт и эрудиция пришли мне на помощь

в один из самых сложных моментов написания этой книги, –

искренняя и бесконечная благодарность автора.

Мы — ставшая живой звездная пыль,

которой Вселенная дала силы постичь саму себя,

и

Нил Деграсс Тайсон, «Астрофизика с космической скоростью».

Год 1965.

— Внимание, внимание! Человек вышел в открытое космическое пространство и находится в свободном плавании!

Земля замерла в напряжённом ожидании, а человек в ослепительно-белом скафандре, с крупной надписью «СССР» на шлеме, медленно двинулся к космическому кораблю.

Вот он добрался до шлюза, с силой оттолкнулся от него и закрутился в разные стороны, обмотанный фалом, точно гусеница, готовящаяся превратиться в бабочку.

Вот вращение замедлилось, и кольца фала плавно сползли со скафандра, повисли — Человек Космический окончательно родился из Человека Разумного.

Наблюдая за тем, как каждое действие Алексея утверждает торжество человеческого разума над безликой пустотой, командир экипажа, подполковник Беляев, отсчитывал минуты и действия, оставшиеся до возвращения Леонова на корабль. Когда внутренняя температура скафандра преодолела оптимальные двадцать градусов, он спокойно скомандовал в микрофон:

— Не торопись, Лёша.

Но температура, наоборот, поднялась ещё немного. Пульс Алексея, до того не отклонявшийся от его биологической нормы,ускорился — не сильно, всего на несколько ударов в минуту. Но для тренированного лётчика-космонавта и этого было слишком много.

Внезапная нервозность Алексея могла быть спровоцирована какой-то внештатной ситуацией, но за бортом всё было по-прежнему: бескрайний космос, звёзды и неподвижно висящий вполоборота к кораблю Леонов скинокамерой в руках. Командир, слегка недовольный, но всё ещё уверенный в том, что всё идёт по плану, повторил:

— Лёша, у тебя слишком частое сердцебиение, слишком высокая температура. Не знаю, что тебя так тревожит, но постарайся успокоиться. Ещё немного, и температура поднимется слишком высоко.

Но космонавт, до того последовательно выполнявший утверждённую программу и сообщавший о каждом своём действии, ничего не ответил. А потом и вовсе ринулся вперёд и вниз, за корабль, неестественно плавным рывком уходя из зоны обзора. Несколько томительных мгновений, за которые командир успел перебрать в голове сотни причин неадекватного поведения дисциплинированного лётчика, и в динамиках зазвучал напряжённый голос Алексея:

— Иваныч, ты бы это видел… Возвр…

Хриплый шум в передатчике сменил человеческий голос, и связь оборвалась. Кляня про себя неуёмное любопытство Алексея, командир приник к иллюминатору. Фал оставался туго натянутым — косвенное, слабое, но всё же подтверждение того, что человек, находящийся на другом его конце, жив.

Наконец, спустя несколько ошеломительно долгих минут, в иллюминаторе показалась большая красная надпись «СССР», за ней золотистый светофильтр, сменившийся основным, белым, материалом скафандра… И тут же прямо перед ним, рассекая фал, пролетело и ударилось об обшивку корабля нечто, показавшееся Павлу куском шиферной черепицы.

Алексей резко затормозил, чуть качнулся назад.

Затем вперёд.

Павел замер у иллюминатора, боясь лишний раз пошевелиться. Какой-то частью разума он понимал, что его действие или бездействие ничем не поможет и не повредит товарищу. Но сердце требовало даже не дышать.

Алексей разжал пальцы, выпустил бесполезный уже обрезок фала. Затем принялся очень-очень медленно двигать рукой, стремясь дотянуться до обрывка, всё ещё прикреплённого к кораблю.

Только убедившись, что Алексей снова крепко держится за спасительную верёвку, Павел Иванович попытался связаться с землёй. И не смог. Передатчик молчал. Так же, как и его собрат, закреплённый на скафандре Леонова.

Оставалось ждать и надеяться на то, что неведомое происшествие не повредило никаких критически важных структур корабля.

Безумно долгие секунды складывались в минуты томительного ожидания. Протокол поведения в случае выхода из строя приборов связи был отработан до мелочей, но кто даст гарантию, что с Алексеем, находящимся вне видимой зоны корабля, до сих пор всё в порядке?

Пытаясь отвлечься, Павел принялся изучать окружающее корабль пространство. Ещё несколько минут назад казавшееся пустым, оно постепенно наполнялось разноразмерными кусочками тёмного материала, на которых, словно в насмешку, вспыхивал ослепительный, неистовый свет не преломлённого атмосферой Солнца.

И всё же, ужасаясь масштабу и неотвратимости неведомой катастрофы, космонавт, тем не менее, чувствовал огромное облегчение: среди чёрных, серых и бесцветных обломков не появилось ни одного белого.

Три глухих удара — условный знак, означающий, что люк шлюза закрыт вручную и можно выравнивать давление. Ещё два — Алексей снял и выключил ранец и готов войти в основное пространство корабля. Можно открывать люк.

Алексей, освобождённый от скафандра, бледный как мел и изрядно возбуждённый, буквально ввалился вовнутрь. В руках он сжимал неправильной формы обломок неизвестного материала. Тот самый, едва не оставивший его навсегда в космической пустоте.

— Я его вообще случайно заметил, пока вращался. Даже сразу не понял, что такое: какая-то круглая тень в пол-Луны размером. — Едва сняв шлем, Леонов принялся в красках описывать чудовищную катастрофу, свидетелем которой оказался. Так что подполковник Беляев даже не успел принять решение: расспрашивать напарника сразу или дать ему слегка прийти в себя. — А потом ещё раз туда глянул — а он уже перед Луной, остановился, вроде как ждёт чего-то. Круглый, с одной стороны тёмно-серый, с другой — почти малиновый. Я и кинулся за наш корабль, оттуда чужой целиком в кадр помещался. — Здесь Алексей сбился, опустил голову и совсем тихо сказал. — То есть, я не знаю, было ли это кораблём, но думаю, что было, хоть и очень хочу ошибаться. Потому что потом он взорвался. Или его взорвали. Знаешь, Паша, мне показалось, что в него выстрелили. Похоже было, что какая-то белая спираль отпечаталась на малиновой стороне, и он по этой спирали начал вроде как раскрываться. И взорвался. Только я больше никого не видел.