Скунскамера
Шрифт:
— ШУ-У-УХЕР!
Все, путаясь друг в друге, образовав бурлящий круговорот у двери, проталкивались обратно в класс и кидались по своим местам. Последним врывался Старостин. Он всегда успевал занять свое место и усаживался, послушно сложив на парте руки, прежде чем появлялась учительница.
Впрочем, однажды Старостину не повезло. Он только успел крикнуть «шухер», как его тут же сцапала за шиворот невесть откуда взявшаяся завуч английского языка. Ее звали Надежда Львовна Пудерсель, и она имела привычку всегда появляться неожиданно в самый неподходящий для этого момент. У этой
Мы сидели на своих местах, когда она втащила за руку Старостина. Буквально тут же в класс вошла наша географиня Фаина. Это был ее урок. Высокая женщина средних лет, похожая на заводную куклу, всегда в строгом костюме. Увидев Старостина, скукожившегося у доски под злорадным взглядом Пудерсель, и верно оценив ситуацию, Фаина замерла. Ее лицо сделалось восковым, и она ледяным тоном поинтересовалось у Старостина:
— В чем дело?
Старостин молча созерцал носки своих ботинок.
— Нет, вы только посмотрите на него… — ядовито закипела Пудерсель и уже громче произнесла: — Подумать только, Фаина Николаевна! Вы спускаетесь по лестнице, а этот хулиган Старостин на всю школу кричит «шухер»!
Восковое лицо Фаины Николаевны налилось возмущением.
— А ну неси сюда дневник! — приказала она.
Старостин поплелся к своей парте за дневником.
— Хорош… Нечего сказать… — торжествующе полушептала Пудерсель. — Вы представляете, Фаина Николаевна, что посмел этот хулиган Старостин тут вытворить на глазах у детей? Нам Ольга Пална на педсовете рассказывала. Она вызвала его к доске песню спеть. А пакостник этот выходит — руки в боки — и нагло заявляет: «Песня „Орлёнок“! Исполняет заслуженный артист СССР Михаил Старостин! У рояля, — говорит, — Ольга Пална!»
Мы захихикали.
Пудерсель метнула в нашу сторону гневный взгляд.
— А ну тишина! — произнесла механическим голосом Фаина. — Старостин! Мне долго ждать твой дневник?
— Я его дома забыл…
— Нет, ну вы полюбуйтесь на него! — всплеснула руками Пудерсель.
Фаина, распахнув глаза, не мигая, смотрела на Старостина. Ее лицо было как будто совершенно безучастным. Старостин тем временем состряпал жалобную мину и сокрушенно дернул плечами. Это должно было означать, что он чувствует себя виноватым.
— Распоясался! — зловеще улыбаясь, произнесла Пудерсель среди всеобщего молчания. — Если он в пятом классе так распустился, то к десятому — нас всех перережет! Извините, Фаина Николаевна.
Пудерсель, тряхнув кудрявой шапкой волос, пересекла класс и исчезла за дверью, которая, поглотив ее, захлопнулась.
Фаина Николаевна по совместительству была завучем по воспитательной работе и часто на своих уроках вместо географии, которую она совершенно не знала, читала нам долгие нотации. Вот и на этот раз, едва Фаина открыла рот, мы сразу поняли, что она зарядила до конца урока. Реки, озера, равнины, полезные ископаемые, которые грозили двойками и
Городовой моей души
«Ну, вот, Аствацатуров, — заметит язвительный читатель. — Вместо того чтобы писать как следует, связанно рассказывать грустную историю своей жизни, взялся за старое, снова пустился блохой скакать взад-вперед».
В самом деле. Кому, в конце концов, нужен мой закупоренный мир? Кабинеты, гостиные, аудитории, бары, автобусы, самолеты? И вдобавок — чужие стреноженные мысли, топчущиеся в детском манеже. Ничего интересного во всем этом хозяйстве нет. Одно только зловоние и больные нервы.
И чего это я опять заметался?
Виноват. Простите. Сам наобещал с три короба, а дурацкая привычка опять взяла верх. Откуда-то снова выползли маленькие люди, сюжетики-тараканы, заползающие в щели, оставленные большими настоящими писателями.
Довольно! Откроем камеру! Выпустим джинна из бутылки! Разобьем решетки и каменные стены тюрьмы! Возьмем в зубы яблочко-песню, прицепим на бок мушкетерскую шпагу и помчимся вперед навстречу приключениям. Я исправлюсь. Сейчас вы сами убедитесь, как текст постепенно начнет набирать темп.
И все-таки…
Мне не дает покоя один вопрос. А вдруг стены этой камеры, которые нам мешают, вдруг они на самом деле нас охраняют? Ведь не случайно я тогда зимой провалился в пруд. И не зря же в Петербурге на улице имени террористки Софьи Перовской (виноват — на Малой Конюшенной) поставили памятник городовому. Хороший памятник. И городовой такой убедительный. Ладный, подобравшийся. С «душою». Стоит по команде «вольно». Каска, мундир, штаны в обтяжку, из которых выпячиваются места причинные. Знай, мол, наших!
И сразу — в голове картина. Генерал, отвечающий за правопорядок, берет слово на собрании градостроителей и высказывает предложение. Смелое и рискованное. Поставить памятник городовому. Начальственные либералы от этих слов впадают в чрезвычайное волнение и велят подать шампанского.
Вот вам и ответ. Все дело в справедливом распределении благ. Пусть либеральное начальство волнуется, ставит памятники городовым и пьет шампанское. А мы позволим себе некоторую беспечность — предадимся погоне за сюжетом.
Шлемазл
В школе я старался вести себя тихо. Но по поведению всегда получал оценку «удовлетворительно».
Учителя почему-то считали меня хулиганом. Почему — сам не знаю. Стоило мне кого-нибудь случайно толкнуть или пробежаться, как меня тут же ловили и записывали в дневник замечание. К старшим классам я понял, что стараться совершенно не нужно. Потому что мир абсолютно непредсказуем. Можно быть тише воды, ниже травы — и все скажут, что ты хулиган. А начнешь бегать, каждый день драться на виду у всех — прослывешь пай-мальчиком. Тут нет никакой логики.