Скунскамера

Аствацатуров Андрей Алексеевич

Однако наш дом, дом № 9, несколько лет так и простоял красно-кирпичным, необлицованным. Возможно, строители не могли найти сразу должное количество белой плитки, а потом махнули рукой да и забыли. Но тут случилось одно важное событие, изменившее судьбу дома. В наш город должен был прилететь Ричард Никсон, президент США № 37, человек со злым мясистым лицом босса. И не просто прилететь, а осмотреть город и кортежно проследовать по правительственной трассе.

Тут городские власти вспомнили про то, что дом № 9 еще недостроен, и переполошились. Говорили, что сам первый секретарь ленинградского обкома партии, грозный человек крошечного роста вызвал на ковер градостроителей, «всыпал

кому надо» и велел в кратчайшие сроки начать и завершить все облицовочные работы. В самом деле, не мог же город демонстрировать американцам это стыдливо-конфузное девятиэтажное позорище. Нужно было не упасть в грязь лицом и показать, что у нас ничуть не хуже, чем в Америке. Дом начали спешно покрывать плиткой и в срок уложились. Правда, президент США в последний момент выбрал другой маршрут следования и мимо дома № 9 так и не проехал.

Зато из-за его визита в магазине на Тореза произошла кража — была похищена бутылка водки «Столичная». Прямо среди бела дня. На глазах у всех. Моя мама как раз в тот момент оказалась в магазине. Она рассказывала, что какой-то мужчина в винном отделе схватил с прилавка бутылку водки и, не заплатив, побежал к выходу, расталкивая людей.

— Продавщица кричит: «Украли!», — возбужденно пересказывала мама, — Ося Бродский стоит как болван и только глазами хлопает. Кто-то вопит: «Милиция!» А милиции никакой рядом нет. Вся милиция Никсона охраняет.

Уже через несколько лет после того, как наш дом облицевали, плитка начала отваливаться. В конце 1970-х по всему периметру дома поставили ограждения, металлические воротца, соединенные красной тряпичной лентой, предупреждавшей пешеходов об опасности. В зоне угрозы, составлявшей добрую половину тротуара, я часто видел куски разбитой плитки и кирпича.

Плитка отваливалась на протяжении десяти лет. Как-то в самом начале 1980-х к нам в квартиру пришел народный депутат, которого мы выбрали. Мужчина неопределенного возраста и неопределенной внешности, зато с лицом, похожим на утюг. Познакомиться «с людями», как он отдышливо сообщил нам, усевшись за стол на кухне, и узнать, нет ли каких-нибудь пожеланий. Помню, мама сказала, что дом обваливается и что хотелось бы узнать, какие меры принимаются.

— Ребенка на улицу выпускать страшно! — напирала она.

Депутат растерянно развел руками и сказал, что «сигналы уже были, но нагнетать ситуацию не будем», что «территория огорожена» и надо только «соблюдать поведение». Что, по его сведениям, только одна бабуся погибла. Голубей пошла кормить за ограждением. Полчаса стояла, «хотя там везде надписи». — Тут уж, как говорится, извините, — снова развел руками депутат.

Страна менялась. Приходили и уходили генсеки. В Америке выбирали новых президентов: № 38, № 39, № 40. Разрядку сменил очередной виток гонки вооружений. Потом было ускорение, новое мышление, перестройка. Неожиданно исчезла великая некогда империя, и с ней вместе из магазинов пропали продукты.

А наш дом № 9 продолжал осыпаться. Появилась новая власть. Под всеобщие аплодисменты в руководящие кресла плюхнулись очередные начальники. Остановились заводы и фабрики. Опустели НИИ. Открылись «кооперативы» и «малые предприятия», торговавшие какой-то дрянью. Алкоголь начали продавать круглосуточно, а не с двух часов дня, как прежде. На улицах стали все чаще появляться иностранные машины.

А наш дом № 9 продолжал осыпаться. И куски плитки по-прежнему летели на головы пешеходов.

С годами все жители нашего дома к этому привыкли и воспринимали угрозу сверху как нечто обязательное и неотменимое, как часть ландшафта, вроде сползающего в долину ледника, пугающего робкого путника, но придающего величие горному пейзажу.

И даже сейчас, когда я выглядываю из окна своего девятого этажа или подхожу к метро, я ощущаю, что мне, вернее, ему, дому, чего-то недостает. Тех самых металлических заборчиков и предостерегающих красных лент, делавших некогда открывавшуюся пешеходам живую картину такой завершенной, привычной, своей.

Однажды откуда-то приехали огромные грузовики, доверху нагруженные стройматериалами. Поднялась суета. По лестницам и чердакам взад-вперед шумно забегали матерящиеся рабочие. В нашем подъезде на первом этаже повис устойчивый запах перегара, заглушивший на время привычную вонь кошачьей мочи. Видимо, новые власти решили-таки взяться за дом № 9. На крыше по всему периметру укрепили блоки, и сверху по стенам медленно, как альпинисты или пожарники на учениях, стали спускаться рабочие, постукивая молотками по плиткам и сбивая некоторые из них, видимо те, которые были наспех прилеплены.

Куски облицовки имени 37-го президента США летели вниз и с отвратительным треском разбивались об асфальт. Пока велись работы, поодаль часто стояли и ахали зеваки, пожилые толстые тетки с сумками и мужики с худыми прокуренными рожами. Они подробно комментировали происходящее. Тогда всем усиленно внушали, что каждый, ежели вдруг чего, имеет право высказаться по любому вопросу. Вот они стояли и целыми днями наблюдали за рабочими, отбивавшими плитку, высказывались и показывали пальцами. Весь этот грохот и треск, а также часовые дискуссии на тротуарах длились ровно три дня. Когда все закончилось, неожиданно выяснилось, что отбитую белую плитку строители заменили рыжей. Теперь издалека казалось, что наш дом № 9 пошел большими бурыми пятнами. Словно заболел. Как будто у него по всему телу сверху, с головы стала распространяться опухоль, но потом вдруг заболевание остановилось.

Сейчас вид дома № 9, может быть, кого-нибудь и удивит, например, президента США № 43, если он к нам выберется. Но тогда, в самом начале строительства новой, теперь уже либеральной империи, никто даже бровью не повел. Все, не только наш дом, решительно все стало клоунским, смешным, нелепым — от бутылок до членов парламента. Все, кроме самих клоунов, кроме платных сатириков и юмористов. Эти вдруг поскучнели, почему-то стали производить впечатление людей туповатых, хотя прежде, в советские времена, казались очень умными.

Прошло несколько лет. Однажды — дело было уже в самом начале осени, мы с моим новым соседом Феликсом Кареминым стояли на трамвайной остановке прямо перед нашим домом. Трамвая долго не было, и я, чтобы убить время, принялся рассказывать Феликсу историю нелегкого косметического ремонта, сделавшего дом № 9 болезненно-пятнистым. Вообще-то мы сначала разговаривали о другом, пока Феликс в какой-то момент не поднял голову и не перебил нашу беседу вопросом:

— Слушай! А какой дурак придумал лепить на дом рыжую плитку?

И я начал рассказывать историю дома, про то, как его строили, про приезд Никсона, про то, как из-за него в магазине пропала бутылка водки, про то, как начала осыпаться плитка, словом все то, что я вам уже рассказал. Видимо, устно у меня выходило лучше, потому что Феликс от души смеялся. Его полноватое лицо в очках с правильными выточенными линиями наливалось иногда краснотой. Он весело жмурился, мотая головой, то и дело приговаривая «нет, ну надо же» или «вот трясы».

И тут в наш разговор вмешались. Мы не заметили, как нам подошел старенький мужичонка неопределенного возраста с подвижными алкоголическими морщинами на лице и мелкой седой щетиной. В правой руке он держал набитый чем-то матерчатый мешок, а левой прижимал к груди только что начатую бутылку пива.