Скверна
Шрифт:
Лицо Исака исказила гримаса. Грааль понял, что тот пытается улыбнуться своей обычной очаровательной улыбкой. Это было совершенно не к месту, учитывая, что он, бледный и худой, лежал в больничной одежде. Хорошо еще, с него сняли кричащую рубашку.
– Это было написано в хороший день, – сказал Грааль и убрал лист бумаги обратно во внутренний карман. – Сегодня нехороший день.
Рука Исака, лежавшая на простыне, дрожала. Грааль поковырялся в аппаратах. Они ничего не могут изменить.
– О людях много чего можно сказать, но они как минимум умеют извлекать пули, как я вижу.
– Грааль, не…
– Тебе нечего бояться. Никто здесь не догадывается о том, кто ты. Они не догадываются, что с тобой случилось, так что можешь рассчитывать на то, что немного полежишь здесь. Пока их не озадачат твои анализы. А это ведь большая удача, принимая во внимание обстоятельства. Неосведомленность врачей будет держать на расстоянии полицию.
Глаза Исака увлажнились. Следов высокомерия в них не осталось. Он больше не был Вардаром. Все, что осталось, это оболочка. Человек.
Грааль подошел к куртке Исака, висевшей на крючке на стене, и опустил письмо в его карман.
– Все, что тебе нужно знать, написано здесь. Где ты можешь забрать свои вещи. Где можешь снять деньги. Ты ни в чем не будешь нуждаться до тех пор, пока не придут боли. Постарайся захватить отсюда гидроморфон. Это производное морфина. Оно поможет.
Грааль вновь подошел к двери. Исак горько заплакал, как маленький мальчик. Слушать его было мучением, но Грааль больше ничего не мог сделать. Он уже и так в полтора раза продлил его жизнь. Теперь Исаку предстоит самому позаботиться о себе. Некоторые могли заботиться о себе лет сто, а то и больше. Могли выживать на вторичной крови. Но не Исак. Он слишком зависим. Грааль дал ему лет пять. Не больше.
– Грааль… Я люблю тебя.
Грааль посмотрел на человека в кровати.
– Нет, Исак, ты любишь то, что я могу для тебя сделать, – сказал он и покинул палату.
Крик Исака потонул в булькающем кашле.
Слепая смерть
Ример шагал за дюженником через толпу усталых мужчин. Дюженник – невысокий ранг, командир двенадцати, но здесь ни у кого не было ранга выше.
Последние воины вернулись домой в Маннфаллу после похода на Равнхов. Вернулись после долгих месяцев жизни в военных лагерях и походов под пепельными дождями и снежными буранами. После получения противоречивых сообщений от пошатнувшегося Совета. А потом Ример победил, и все кончилось.
Но никакого ликования не наблюдалось. Уставшие молчаливые воины испытали трудности и болезни, но кроме того, знали, что война не имела никакого смысла. Всевидящего больше не было. Равнхов оставался свободным, как и раньше. По приказу Римера.
Он не стал бы осуждать их, если бы они возненавидели его.
Когда он проходил мимо, воины склоняли головы. Они бормотали «Ример-отче» и бросали взгляды ему вслед. Слухи о его представлении с полетами по залу Ритуала разлетелись по миру, но страх в глазах воинов был вызван не этим.
– Вот они, Ример-отче, – дюженник остановился перед небольшой группой людей, которые лежали на носилках. Вокруг них все сняли с себя кожу и сталь, а они нет. Их закутали в куртки и одеяла. Раненые.
За свою жизнь Ример повидал более чем достаточно раненых. Все эти выживут – за исключением одного, того единственного, кого больше не знобило.
Он лежал на спине с полуоткрытыми глазами, но ничего не говорил и никого не узнавал. Пот заледенел вдоль линии его волос. Губы утратили цвет. Он не переживет грядущей ночи.
– Это Карн, – сказал дюженник, кивнув в сторону мужчины, который был не намного старше самого Римера. Едва ли ему исполнилось двадцать зим. Ример отодвинул одеяло и приподнял пропитавшуюся кровью рубашку. В груди парнишки зияло три раны, но эти глубокие порезы были нанесены не сталью. Это следы когтей. Один удар медвежьей силы. Раны тянулись наискосок от плеча к подмышке с другой стороны груди. И уже начали гнить. От парнишки пахло смертью.
– Его называли Царап-Карн, но… теперь перестали, – произнес дюженник и снял шлем.
Ример сжал зубы.
– Почему его не лечат? Почему не перевязали?
– У нас ничего нет, Ример-отче. Мы могли бы послать гонца с просьбой прислать больше припасов, но это заняло бы столько же времени, сколько наш путь домой.
– Маннфалла не бедна, дюженник. У каждого мужчины должны быть доспехи! Никто не должен отдавать свою жизнь даром.
Дюженник опустил шлем на землю и открыл один из стоявших поблизости ящиков со снабжением. Он вынул из него кожаную кольчугу и показал ее Римеру.
– Даю вам слово, Ример-отче, здесь никто не ходит голым.
Кожа, которую он держал в руках, была порвана в клочья на груди. Ример схватил кольчугу и швырнул ее обратно в ящик. Но он знал, что другие ее видели. Возможно, задолго до его приезда. Прятать такое не имело смысла.
Ример подошел ближе к дюженнику.
– Ты их видел?
– Нет, Ример-отче, мы отправили туда группу из двенадцати имлингов. Обратно вернулся только Карн.
– Где? Где это произошло? – Римеру приходилось прикладывать немало усилий, чтобы говорить спокойно. Мужчины украдкой поглядывали на них. Они снимали доспехи очень медленно в надежде услышать что-нибудь из разговора Римера с дюженником. Кто-то придумывал другие предлоги, чтобы послушать, например складывание шестов от палаток, одеял и кастрюль.
Что сказать? Это не то, о чем они думают? Что все наладится?
Дай им сил. Это твоя работа. Дай им надежду.
– Дюженник, где? Назови место!
– Два дня на север, на восточном берегу озера Тистванн.
Ример закрыл глаза. Два дня. Слепые на расстоянии двух дней от Маннфаллы.
– Доставь своих имлингов домой, дюженник. Я возьму с собой Колкагг и немедленно отправлюсь в путь. И пусть кто-нибудь посмотрит Карна.
– Да, Ример-отче.
Ример оставил их. Мужчины перешептывались у него за спиной. Хотелось бы ему, чтобы они вели беседы о женщинах и пиве.