Скверные истории Пети Камнева

Климонтович Николай Юрьевич

Двумя этажами выше Камневых проживал профессор как раз факультета журналистики, заведовавший кафедрой как раз этой самой тыр-пыр.

Это был очень замшелый одинокий вдовец, раз в три года подбиравший среди студенток-провинциалок себе кого-нибудь в аспирантки – он диктовал ей все три года ее будущую диссертацию с гарантией защиты.

Действовавшую на тот период девицу Петя не раз встречал в собственном подъезде, когда она выходила после визита к шефу. Это была ширококостная задастая девка, рябая, с красной, в белых пупырышках, кожей, обтягивавшей мощные ключицы. Как-то Петя в лифте разговорился с ней, был приглашен в гости в то же самое общежитие, но, обжегшись один раз, соблазняться прелестницей

не стал. Так, выпил с ней и поболтал. В частности, Петю очень занимал вопрос, каким образом старик это с ней делает. Пальцем, был ответ. Вот видишь, говорил потом Петя, вспоминая этот эпизод, не так страшна импотенция, как ее малюют продавцы патентованных средств.

В принципе, крайне просто было бы теперь убедить этого старикана поставить Пете любой балл по его предмету, да**было поздно, дело было сделано, и Петя уже был отчислен. Но старый любитель клубнички неожиданно сгодился с другой стороны. Однажды вечером в дверь

Камневых нервно позвонила эта самая аспирантка. Она была в тапочках на босу ногу, в домашнем халате, вид у нее был насмерть перепуганный, точнее, она была в панике. Оказывается, старика разбил небольшой инсульт, “скорая помощь” сделала укол, но даже не стала забирать его в больницу. Аспирантка приписывала это себе, утверждая, что она его не отдала. Еще бы ей его отдать, когда до защиты оставался всего год. Вот только старикан стал заговариваться, звал покойную жену, пытался упасть с кровати и требовал какую-то врачиху, а**она ничего толком не может понять из его речей, ничего-ничего.

Перепуганную девушку успокоили, и сам профессор Камнев пошел к коллеге не только в порядке, так сказать, корпоративной солидарности, но по-соседски.

На самом деле, ничего страшного не обнаружилось, девушка зря так напугалась. Старичок, довольно ухоженный, лежал в чистой постельке, чуть закатывая глаза. Опознав соседа, он сосредоточился, и взгляд его стал почти осмысленным. По-видимому, он не был высокого мнения об умственных способностях своей ученицы, потому что при виде

Петиного отца явно ободрился.

– Виктор, – сказал он твердо.

– Виктор Камнев, – помог ему Камнев.

– Виктор. Там, – и он даже выпростал из-под покрывала руку, пальцы, впрочем, не шевелились, – там книга. Там телефон. Ду-ду-ду.

– Понятно, – сказал профессор Камнев и велел девке найти записную книжку. Та подала. Книжка была открыта на Д.

– Дулева Марфа Спиридоновна, – прочел он вслух.

– Д-д-дулева, – удовлетворенно произнес больной и, утомившись, прикрыл глаза.

Марфа Спиридоновна очень быстро поняла, в чем дело. Девка было огорчилась, что ее сейчас, не дай Бог, потеснят у одра ее благодетеля, но Дулева оказалась профессором-психиатром, причем очень известным. Некогда они выросли со стариком, специалистом в области партийной печати, в одной деревне под Тулой. То есть одна тульская деревня дала стране сразу двух профессоров Московского университета, и их фотографии висели рядом на доске почета в местной сельской школе. Так семья Камневых свела оказавшееся позже таким полезным и спасительным знакомство с профессором Дулевой, автором известного учебника для медицинских институтов, и она в тот вечер пила чай у них на кухне. Именно этой самой Дулевой Камнев-старший и позвонил с просьбой освидетельствовать его сына.

А дальше дело сложилось и вовсе самым чудесным образом, поскольку умница-профессор не страдала разночинной неприязнью к потомственной интеллигенции и понимала все без слов. Петю привезли и поставили, предварительно переговорив с отцом, профессором Камневым, перед консилиумом: два молодых врача, парень и девушка, профессор Дулева посредине. Профессор задала Пете, внимательно его оглядев, вопрос, давно ли Петя носит бороду. Петя по-юношески сурово, отвечал, скрывая неловкость, в том духе, что, мол, как выросла, так и ношу, и в бороде поскреб.

– Вы пишете? – последовал второй вопрос.

Петя пожал плечами и вздохнул:

– Да, сочиняю прозу, рассказы всякие, хочу вот роман…

Врачи переглянулись и больше ничего не спросили. Понимаешь, говорил Петя, сам по себе факт сочинительства в советские времена был не симптомом даже, но синдромом и готовым диагнозом. И, если вдуматься, это совершенно верное заключение…

Камневу-старшему выдали заклеенный пакет, который тот самолично отнес в военкомат. Довольно быстро туда вызвали Петю и вручили военный билет с проставленной в нем драгоценной статьей, о которой мог только мечтать всякий дезертир и симулянт: не обучен, годен к строевой в военное время, и констатировавшей диагноз

компенсированная психопатия. Это была самая легкая из всех возможных психиатрическая статья, освобождавшая от армии, но позволявшая даже получить автомобильные права, поскольку не требовала постановки на психиатрический учет. А если бы я тогда в лифте не улыбнулся той самой аспирантке маразматика-партийца, то рыть бы мне два года траншеи в строительных войсках где-нибудь в

Забайкалье, говорил Петя, вот как важно быть не серьезным

Эрнестом, но легкомысленным Казановой.

Итак, семья Камневых этот тур у университетских партийцев вкупе с

КГБ с блеском выиграла, но не могли же органы на этом успокоиться.

Через два дня в квартиру Камневых пришел пожилой участковый, который заявил, что Петя – тунеядец, и если он не устроится на работу в течение недели, то будет выслан из Москвы, города-героя, за сто первый километр. То, что вы снимаетесь на Мосфильме в масссовках, постоянной работой считать нельзя, проявил он необыкновенную для простого участкового милиционера осведомленность, потому что там без трудовой книжки. Тогда Петя предъявил ему свою трудовую книжку, полученную в Институте физики Земли. Участковый был озадачен, окинул

Петю потеплевшим глазом и сказал с интонацией почти отеческой:

уезжай-ка ты, парень, опять в свою экс-пере-дицию, глядишь, забудется… Петя удивился: ведь у него еще не было тогда тестя из

ГРУ, он не знал, что и военные, и милиционеры КГБ равно терпеть не могут.

И Петя уехал уже в декабре. Но в ноябре с ним успела произойти еще одна скверная история. Он чувствовал, что Татьяна отдаляется от него: наверное, в ней боролись чувства любви и страха за свою так ровно развивающуюся карьеру. В конце концов Петя в университете стал изгоем, и связь с ним никак не украшала ее биографию. Однако и порвать с Петей сил у нее не было. А тут еще жених ее подруги по аспирантуре, казачки Нади, вернулся из длительной командировки в

Египет, куда был отправлен филологическим факультетом как переводчик-стажер – помогать советским строителям общаться по-английски с арабскими инженерами. Парень этот, озверевший от мусульманских танцев живота и соскучившийся по своей развеселой хохлушке, вернулся с шальными деньгами, которые надобно было прогулять. Они вчетвером, Надя со своим женихом и Татьяна с Петей, добросовестно гуляли неделю. Они обошли многие рестораны, и отчего-то больше всего им приглянулся рыбный Якорь у Белорусского вокзала. Этот Якорь потом окажет стажеру, подзабывшему за год жизни за границей советские порядки, плохую услугу. Выйдя из него пьяным, он ввязался на Горького в драку, ему разбили нос, и он, с залитым кровью лицом, дернул за рукав проходившего мимо полковника милиции, чтобы тот вмешался и восстановил справедливость. Тот посоветовал ему проспаться, и тогда бывший стажер полковника ударил.