Скворечник, в котором не жили скворцы

Икрамов Камил Акмалевич

Налет кончился к утру.

Мы спускались по черной лестнице так же, как и поднимались на нее Шурка впереди, мы с Сережкой сзади.

Вот пустая квартира Яворских и Гавриловых. Вот квартира, где живут Кириакисы и Матишина.

– Что ты теперь скажешь?
– спросил я Сережку, когда мы проходили мимо этой двери.

Он промолчал.

Возле парадного, как всегда после отбоя, толпились люди. Но сегодня их было больше. Они спорили, говорили все одновременно. Из обрывков общего разговора я понял, что свет в скворечнике первой заметила

Одинцова. Она дежурила у подъезда. Звено охраны порядка и те, кто сидел в бомбоубежище ближе к выходу, бросились к квартире Кириакисов. Дверь в квартиру была не заперта. Но дверь в их комнату никак не поддавалась. Прибежал Петын, и только тогда дверь поддалась. Дальнейшее мы видели из окна.

Человеком, сорвавшим скворечник, действительно был Петын.

Сейчас от скоречника не осталось и следа. Его увезла специальная команда МПВО, которая приехала, пока мы сидели на крыше. Не было в толпе ни Доротеи Макаровны, ни Гали. Как выяснилось, Доротея Макаровна позвонила на завод Андрею Глебовичу, он прибежал, и всех их увезли вместе со скворечником.

– Ну, так что ты скажешь теперь?
– спросил я Сережку.
– Близорукий ты человек.

Сережка ничего не ответил. Да и что ему говорить?! Я был прав.

– Вы про что?
– спросил нас Шурка.

– Пусть он расскажет, - сказал Сережка и, опустив голову, пошел к себе в подвал. Ему через час надо было ехать на завод.

– Вы про что спорили?
– спросил меня Шурка.

Я отвел его в сторону и хотел подробно рассказать про все, о чем говорил вечером с Сережкой, но почему-то сказал очень коротко:

– Я говорил Сережке, что Кириакис подозрительный тип, а он мне не верил.

– Конечно, - сказал Шурка, - еще бы... Петын это сразу определил. Жалко, не удалось разоблачить его раньше. И Барыня тоже подозрительная.

Мы поглядели на толпу и только тут заметили, что Барыни-Матишиной не было возле подъезда.

– Фридрих!
– позвала меня тетка.
– Пойдем домой, ты совсем синий. Я же просила тебя надеть джемпер.

Дома тетка вскипятила на керосинке чай, поставила на стол блюдечко с картофельными оладьями. Мы позавтракали. После налетов многие завтракали перед тем, как лечь спать.

Тетя Лида ничего не говорила о случившемся.

– Ты знаешь, - только и сказала она, - когда я сильно волнуюсь, я забываю про астму, и она про меня забывает.

– Кто бы мог подумать, - сказал я, - что такие люди окажутся шпионами. Ведь столько лет вместе живем!

– Какие?
– спросила тетя Лида.

– Андрей Глебович, - сказал я.
– Доротея Макаровна, Галя. И мать Вовки Ишина.

– Быстрые суждения, - ответила тетя Лида, - изобличают ум неразвитый и ленивый. Значит, по-твоему, Андрей Глебович, Доротея Макаровна, Галя и Ольга Борисовна Ишина шпионы?

Я разделся, лег и укрылся одеялом с головой. "Что-то много шпионов в нашем доме", - подумал я, засыпая.

ДЕЛО ПАХНЕТ КЕРОСИНОМ

Проснулся я в полдень и, когда вышел из подъезда, узнал

потрясающую новость. Ночью квартиру, где жили Кириакисы и Ишина, опечатали, но пока я спал, все они вернулись домой и печать с квартиры сняли. Зато та же машина, что ночью увозила их, увезла сапожника Кобешкина. Кроме того, в домоуправлении сидел участковый уполномоченный и вызывал к себе жильцов дома.

Обо всем этом рассказал мне Шурка. В отличие от меня, дурака, он не ложился спать. Глаза у него были красные и волосы взъерошенные. Он видел, как вернулись Кириакисы и Матишина. Доротея Макаровна была заплаканная, а Андрей Глебович, как показалось Шурке, ехидно улыбался.

– Ты знаешь, как Петын разозлился?
– сказал Шурка.
– Он сказал: "Жалко, что на ваш дом бомбу не бросили. Целый дом шпионов, подумать только! Интеллигенция... гнилая". Я помог ему вещи нести.

– Кому?
– спросил я.

– Петыну, - сказал Шурка.
– Он решил - обратно на фронт. Так разозлился... Его врачи не пускали, у него рана еще не зажила, а он сам. И я бы с ним уехал от таких людей. Мать жалко.

– Прямо на фронт?
– спросил я.

– "Прямо"!
– усмехнулся Шурка.
– Прямо на фронт не пускают. У него друг есть - Толик-Ручка.

– Знаю.

– Он около вокзала живет. Вот Петын сначала к нему, а потом дождется эшелона, к солдатам подсядет - и на фронт. Мне, говорит, противно. Я охранял дом, а в нем оказались одни шпионы.

Я понимал Петына. Ведь я тоже охранял дом, в котором были шпионы. Сами подумайте, легко ли это...

Я вспомнил историю про бумажник, которую рассказывал Петын, и спросил Шурку:

– Этот Толик возле Киевского вокзала живет?

– Нет, - сказал Шурка, - возле Казанского.

– Да?
– удивился я.
– Но ведь с Казанского в эвакуацию едут!

– Чудак!
– сказал Шурка.
– Теперь со всех вокзалов поезда на фронт идут. По Окружной.

Это правда. Об этом я забыл.

Мы с Шуркой стояли на мостовой и смотрели вверх, туда, где висел скворечник. То ли когда его прибивали, то ли когда сорвали, повредили ногу женщине с прямым носом, и теперь она вроде как бы прихрамывала.

– А Кобешкина почему забрали?
– спросил я.

– Им видней, - сказал Шурка.
– Он ведь тоже личность подозрительная. Может, у него в деревянной ноге радиостанция! Я, например, слышал такую историю.

– Может...
– согласился я.
– Такой человек все может. Он за водку черту душу продаст. Но интересно, почему этих, главных, выпустили?

– Значит, так надо, - сказал Шурка.
– Может, хотят проследить, кто к ним ходит, с кем связаны. А может, доказательств мало.

– Мало?
– сказал я.
– Ничего себе мало! Я бы этих людей...
– начал я, но тут подумал про Галю и замолчал.

Я замолчал очень кстати, потому что в подъезде появилась Барыня-Матишина. Она была в бархатном пальто, на руках - перстни, на груди - часы с крышечкой.