Сквозь огонь и лёд
Шрифт:
– Вот и славно, – сказал Боровский, прочитав бумагу, – можете быть свободны.
Мужик, что-то ворча под нос удалился.
– Но господа, – сказал Боровский, – у нас тут суд чести, а не торговля петухами. Прапорщика мы обязаны наказать и доложить о выполнении главнокомандующему армии.
– Но не повесим же мы её, в самом деле, генерал? – сказал полковник Зимин. Он положил ногу на ногу и качал правой ногой, полу оторванный каблук хлопал по подошве сапога.
– Прекратите вы чертей качать, полковник, – сказал Боровский, – и сделаете что-нибудь со своим каблуком. И предлагайте дело!
– А что я с ним сделаю? Если прапорщику верёвка не пригодиться, то отдайте её мне. Я ею сапог подвяжу.
– Это не поможет, – сказал Абрамов.
– А что поможет?
– Отставить о сапогах, господа! – скомандовал Боровский. – Что Лавру Георгиевичу ответим?
– Что наказали, – ответил Глебов.
– Как?
– Гауптвахтой, – подсказал Мазарович. – Десять суток. Запрём в сарае, натаскаем сена. Барышня хотя бы отоспится в тепле.
– Какие десять суток, штабс-капитан? Мы послезавтра выступаем.
– Хорошо, сутки. Но написать-то мы можем десять. Бумага всё стерпит.
– Да и в походе, можно считать, что она под арестом, – сказал Глебов.
– Правильно, – согласился с ним сотник. – Софья Николаевна, а как вы в седле держитесь.
– Ещё недавно думала, что хорошо, – улыбаясь, сказала Софья, – а прошлым летом упала с седла, сломала ногу.
– Пустое. Бывает. Гершельман просил ему ординарца подыскать. Я замолвлю словечко.
– Очень вам буду благодарна, Андрей Николаевич, – улыбнулась баронесса.
– Сочтёмся, Софья Николаевна.
– Господа, да холодно ей в сарае-то будет, – сказал Петровский. – Дождь вон идёт. Сыро и холодно.
– А у нас в Урюпинской наверное снег валит, – вздохнул сотник Абрамов.
– Тогда в бане, – сказал Зимин. – Натопим баню. Она там помоется, отоспится в тепле. Давно не были в бане, Софья Николаевна?
– Давно, – кивнул прапорщик.
– Женщине в бане одной нельзя, – хмуро сказал сотник, – банник может обидится и навредить как-нибудь.
– Неужели вы верите в эти суеверия, сотник? Домовой, банник. К тому же она не по своей воле, баннику всё можно объяснить. Он поймёт.
– Можно, конечно, – согласился Абрамов.
– Что ж, прекрасно, – обрадованно сказал Боровский, – если все согласны, то так и напишем.
Все согласились, стали расходиться.
– А петух-то улетел, – вдруг сообщила Соня.
– Как улетел? – удивился Боровский.
– Как? – пожала плечами Софья. – Взял и улетел.
– Значить зря вы, подполковник, – сказал Боровский Глебову, – свой портсигар этому мужику отдали.
– Да ладно вам, Александр Александрович, – сказал Глебов, – наверняка его кто-нибудь из наших поймал и съел. Что мне портсигар, что ли жалко для снабжения армии? Алексеев вон своих денег не жалеет и то ничего.
– Это правда, – сказал Зимин, – если жизни не жалеем, что о портсигаре горевать?
– Пойдём в сотню, Виктор Витальевич, – сказал Абрамов, – подкуём тебя.
– Что я лошадь что ли?
– Не важно, а сапог твой починим.
Прапорщика де Боде отвели в баню. Баню истопили, баронессу накормили, она помылась, привела себя в порядок и проспала в тепле целый день. А вокруг бани под дождём одиноко бродил Петя Тулупов, умоляя часового пустить его к арестованной хотя бы на секундочку.
3
Ночью к Корнилову прибыл гонцы от Глазенапа. Они принесли дополнительные сведения о Попове и о его зимовке в Сальских степях. Сведения были не утешительные к огорчению главнокомандующего. Казаки Попова отбивались от плохо вооружённых, но многочисленных отрядов красных, условия на зимовьях отвратительные и к отдыху Добровольческой армии не пригодные. Корнилов собрал малый совет, объяснив обстановку, спросил:
– Что решаем? У нас два пути. Первый, это двигаться на Екатеринодар, а второй, – это перевалить Кавказские горы и там распустить армию.
В характере Корнилова присутствовала некоторая неуверенность. Он долго не мог принять окончательного решения, возвращаясь постоянно к разным вариантам, ему нужен был толчок извне и, тогда, он принимал окончательное решение как своё и уже больше от него не отступал. Вот и на этот раз: он никак не мог принять окончательного решения – куда двигать армию. Большинство присутствующих на совещании генералов знали об этой особенности главнокомандующего и особливо удивлены не были.
– Лавр Григорьевич,– начал Алексеев, – армия ещё даже не начала борьбы. Мы даже ещё ни разу не вступили в бой с красными. Мелкие стычки, я думаю, не в счёт. И то мы их выиграли! Да переход ужасен. Мешается обоз с гражданскими лицами, сказывается отсутствие кавалерии, а, значить, и разведки, мало боеприпасов. По слухам, в Москве и Питере назревают некие события и вывести в это время из строя, пусть слабую и усталую Добровольческую армию, означает только то, что она может навсегда утратить своё значение в решении общегосударственной задачи. С потерей армии мы теряем надежду на возрождение России.
– Просто распустить армию, – сказал Марков, – собрать будет гораздо тяжелее.
– А что скажете, вы, Антон Иванович, – Корнилов посмотрел на Деникина.
Деникин сидел какой-то отрешённый. Он посмотрел на главнокомандующего усталыми глазами и произнёс:
– А Ольгинской мы решили двигаться на Екатеринодар. Разве нет?
– Тем более,– сказал генерал Романовский, – что сведения, полученные от Глазенапа, свидетельствуют о не возможности принятия другого решения.
Корнилов тяжело посмотрел на генералов и нехотя согласился:
– Хорошо, господа. Но прошу учесть, что большая часть наших войск состоит из выходцев с Дона. Как они отнесутся к уходу от родных мест?
– Кубань – тоже Россия, – возразил Алексеев. – Там мы отдохнём, наберёмся сил. Очистим Кубань от большевицкой заразы. Я думаю, нас поддержат Дон и Терек. А так же Астрахань, горцы Северного Кавказа и Закавказья. Это будут объединённые штаты юга России. Пусть остальная часть России поживёт под большевицким игом. Я уверен, что через два-три года они поднимут восстания и присоединятся к нам! Лет через пять вся Россия объединиться. Это будут Свободные Штаты Российской Федерации!
Конец ознакомительного фрагмента.