Шрифт:
Осень в Москве могла начаться сразу после лета, а могла просто в любой грустный день, ну скажем, в шесть часов вечера. Она так и началась…
Кленовые листья кружились в сыром воздухе и падали на землю, умирая от внезапного головокружения, а Иван бегал по асфальту и наводил порядок на дорожках парка и в своей жизни.
Он вообще любил порядок.
Аккуратно собирал опавшую листву в охапку и вываливал в кучу.
Получались такие отдельные кучки, издалека напоминавшие выброшенные кем-то букеты увядших цветов.
Обычно
Но Иван не был дворником. И добровольным помощником дворника тоже не был. И не был его заместителем по хозяйственной части.
Он это делал, как обычно. Для себя. Для порядка. Для красоты.
Что, наверное, одно и то же. В свои пять с половиной лет он давно уже приметил, что порядка и красоты в этом мире очень мало.
Во всяком случае, лично ему их очень не хватало.
И по мере своих сил он старался привносить во всё красоту и порядок…
Сколько всего на земле листьев? Наверное, тысяча. И ещё тысяча, и ещё… Иван пока не умел считать.
Но мама говорила, что тысяча – это много.
– Вань, а ты умеешь совсем-совсем ни о чём не думать? – это спрашивает Настя, худенькая девочка, с которой почти никто, кроме самого Вани, не дружит, потому что он никому не позволяет этого делать. В нее привносить ничего не нужно было. Они так – очень красивая.
– Не знаю- А я умею.
Иван с любопытством посмотрел на Настю, которая села прямо на одну из его букетных куч и блаженно улыбалась. Иван хотел сказать ей, как же можно совсем не думать, ведь, в мире столько проблем, и так мало красоты и порядка, но потом подумал: она – женщина и, наверное, ей можно иногда совсем не думать ни о чём.
А он разве мог не думать о ней? О том, какая она красивая в своём красном демисезонном пальтишке…
И смотрит она на него так, что не хватает слов в его невеликом пока словарном запасе, чтобы выразить это.
И держит он её при себе инстинктивно только для того, чтобы вместе с ней дождаться, когда такие слова придут.
А они когда-нибудь придут. Ой, придут!..
Иван почему-то был в этом уверен. И вот тогда уж он ей скажет…
– Дети, встаньте с земли! – кричит Верыванна, воспитательница детского сада, в который ходят Иван и Настя. При этом она смотрит почему-то только на одного Ивана.
– Мы не на земле, а на асфальте, – вежливо уточнил Иван.
– Хватит разговоров, вставай!
– Я не могу, я ещё не закончил, – сказал Иван и увидел, что Настя уже встала со своей кучи листьев.
– Дети, дети, подходите! Строиться парами! – кричит Верыванна.
– Дети могут простудиться, да Верыванна? – серьёзно спрашивает Иван.
Мудрая обоснованность вопросов и ответов Ивана, их природная упорядоченность иногда ставила в тупик воспитательницу.
– Трудный мальчик! – вздыхает она.
– Я не трудный, – возразил Иван, всё-таки поднимаясь с асфальта.
– Это вам, Верыванна, с нами трудно… Потому, что Вы ничего не понимаете в людях! – и состроил ей одну из своих замечательных весёлых рожиц. Да, он такой.
Верыванна, которая всё-таки была Верой Ивановной, заморгала своими ничего не понимающими в людях глазами и засопела носом так, будто ей в глаз и в нос одновременно попало по инородному телу.
Ей было 25 и личная жизнь у нее действительно не складывалась.
Она жила, училась в школе, потом в пединституте. А потом -шесть остановок на метро плюс переход на Таганке каждый день. Кроме выходных…
С трудом сдержавшись, она отвернулась и увидела, что другие дети уже идут к ней.
Настя тоже было направилась, но споткнулась о трещину в асфальте и упала, больно ударившись коленками
Она подняла голову и уже начала чиркать детскими ресницами по небу, на которое уже начали наворачиваться слезы
Уже подбегая к Насте, Верыванна хотела привычно подумать: «Ну что за девочка? Всё время падает!»
Но вместо этого подумала: «Ну что же это такое? 25 лет – и жизнь почти кончилась. Можно выходить замуж, а подходящей кандидатуры как не было, так и нет…»
Быстро подняв Настю и прижав к себе, она поцеловала ее в щёку, неожиданно почувствовав в ней «соратницу по борьбе», ведь ей тоже придётся когда-нибудь решать эту задачу с одним неизвестным – выходить замуж.
– Отойдите, Верыванна – это моя женщина! – спокойно сказал Иван, не понятно как опередивший остальных детей.
Настя уверенно и даже с какой-то гордостью подала подошедшему мальчику свою руку.
Остановившиеся на её мокрых щеках слёзы немного удивились и стали быстро высыхать.
Прогулка в парке заканчивалась.
Верыванна пересчитав глазами детей и убедившись, что все на месте, повела свою группу обратно в детский сад. По асфальту шли, торопясь куда-то, осенние люди. А кто-то уже. наверное, считал себя холодным зимним человеком.
Они старательно обходили идущую парами группу маленьких человечков.
Прохожим, изредка попадавшимся навстречу торопливо идущей группе детей, было холодно от холода и ещё, наверное, от осознания внезапно набежавшей мысли, что им никогда уже не быть детьми, которые ходят парами и слушаются воспитательницу.
Мысль эту старались поскорее отогнать, как назойливую осеннюю муху или прихлопнуть, как комара.
Листья смешно кружились перед глазами, падая на головы больших и маленьких людей, в конце концов, обречённо бросаясь им под ноги.
И в каждом упавшем листе угасало какое-то предсмертное ощущение последнего полёта.
Иван и Настя шли, молча держась за руки.
Настя просто шла и ни о чём не думала, просто доверив свою руку рядом идущему мужчине.
А Иван думал. Думал, какая у Насти тёплая и нежная ладонь. Почти как у мамы, когда она ведёт его в детский сад и на прощанье гладит по голове, неизменно при этом говоря: