Слабых несет ветер

Щербакова Галина Николаевна

И она пошла к дверям, но услышала «нет», хотя в квартире была одна, и радио молчало.

Она повернулась и встретилась с глазами на фотографии. Они были другие. Конечно, другие, ведь сейчас она смотрела на них сбоку, но случилась не правильная оптика или какая-то еще физика, если глаза на портрете были повернуты к ней, а улыбки как бы не было. Женщина с проблемами говорила ей «нет» холодом стекла, и бабушка, она была смелая старуха, вернулась и стала смотреть прямо в лицо фотографии.

— Видишь чемодан? — говорила она. — Это он его собрал, чтоб уйти.

— Нет, — сказал портрет и улыбался уже

лучезарно, как раньше. — Нет. — И губы — казалось! — слегка шевельнулись.

Дальше все пошло не по законам жизни, все пошло иначе.

Старуха стала вынимать вещи из чемодана. Она нашла им место в шкафу, она спрятала чемодан и вымыла чашки в кухне, она вытерла пыль и подтерла пол. Она делала это все, испытывая странное подчинение какой-то неведомой ей силе, которая, как она тряпочкой пыль, так та чем-то нежным и мягким промыла какие-то внутренние опоры старой женщины, и она забыла все плохое, что думала об Алке. Ей даже стало казаться, что Алка и Георгий всегда росли вместе, что они оба ее внуки, а Алка даже роднее, потому что женщина. "Я научу ее всему, что знаю, — думала бабушка, — надо научить ее прикладывать к дому руки, сейчас это уже мало кто умеет. Поставить мебель может и дурак. Но дом требует рук и сердца. Она забыла про Георгия и вспомнила только, когда, закрыв квартиру, оказалась дома. Тут же раздался звонок. Алка сказала, что Георгий пришел в себя, что у него все будет хорошо, и пусть она не волнуется.

Алка не сказала, что у Георгия инфаркт, что вся больница сбежалась смотреть на красивого молодого мальчика, у которого в девятнадцать лет не выдержало сердце. Не сказала Алка и то, что у нее сломано правое запястье и номер ей набирает санитарка. Не сказала она и номер больницы, но не по вредности, просто санитарка стояла рядом столбом, ожидая мзду за оказанную услугу, а Алка левой, тоже перевязанной, но не сломанной — просто поцарапанной ногтями санитара — рукой рылась в кармане, ища пятак и думая, не мало ли, не много ли?

«Хорошая девочка, — подумала старуха. — Я правильно сделала, что разобрала чемодан». Потом — что было ей несвойственно, среди бела дня, когда не почищены три картофелины на ужин и не вскипячено молоко — старуха села на старое-престарое кресло и повернула его так, чтобы видеть небо в окне.

Чудное было небо. Синее и безоблачное, оно отливало чернотой, и женщина решила, что с другой стороны, с запада, на который у нее не выходят окна, собираются тучи и отсвечивают на восточную половину. Хорошо, когда ты материалист и знаешь законы природы, законы теней и подсветок. А так бы черт знает что пришло в голову.

Для предощущения дождя не хватало томления в суставах, но это результат лечения пироксикамом и гомеопатией «метео-плюс».

Но пока она отключалась на ревматизм, небо перестало чернеть, оно совсем сдурело, став вдруг ярко-фиолетовым. А с фиолетовым цветом у бабушки Георгия были сложные отношения. Она любила фиалки — от них-то и пошло название цвета. Когда они цвели, а особенно когда они пахли вечерами, она могла знать, что случится завтра. Она закрывала глаза и видела завтра, как в кино. Но это все по молодости лет. Сорок лет она уже живет в Москве, и фиалок у нее не было.

Однажды в Ботаническом саду она случайно вошла в их запах и узнала, что

завтра умрет ее муж. Так и случилось.

С тех пор она никогда не ходила в Ботанический сад. «Не хочу знать!» — говорила она себе. Она тогда вступила в партию, ища в ней опору. Стала яростным борцом с мракобесием. Эту страсть донесла до времени шарлатана Кашпировского. И ничто не могло ее сбить с толку. Сегодня же случилось фиолетовое небо, а она разговаривает с портретами и моет чужие чашки, а три картофелины на ужин как лежали, так и лежат. «Видимо, все-таки мир устроен не по физике Фалеева и Перышкина», — сказала она окну и фиолету неба. И засмеялась, как молодая, как будто после долгих-долгих уговоров дала добро выйти замуж за другую физику. «Хватит ли у меня времени для познания? — подумала старуха. — Это ж, наверное, совсем новая наука».

— Ты и так все знаешь, — сказал голос. Ни слева, ни справа, ни сверху, ни снизу. Голос вокруг. Это было интересно, и она подняла голову. Потолка не было — было небо. Оно было фиолетовым и остро, до сладкой боли, пахло фиалками.

«Значит, он есть, Бог, — думала женщина. — С какой дури мы решили, что его нет, если пять или семь тысяч лет люди знали, что он есть. С чего они поглупели, люди?»

Откуда ей было знать, что в одной «скорой помощи» один пожилой врач пытался понять природу зла на примере девочки, она же пыталась найти ту тропу, по которой сбились люди, и еще многие, многие другие люди, решая свои простые дела, замирали в этот момент над словами «почему» и «зачем», и им было тревожно и радостно думать свои мысли. Хотя фиалки были только у нее.

Мария Петровна всегда звонила Алке, каждый день, но после визита Веснина она была на Алку зла и в тот день не звонила. Но позвонил мальчик, и она ему сказала, что Алка приходила, но беды не произошло. Она очень рассчитывала на Георгия, на его глубокое, недетское добросердечие. А Алка любила этого мальчика, и, кажется-, серьезно.

На следующий день она позвонила им утром, но никто не ответил. Мария Петровна звонила каждый час, а потом не выдержала, позвонила мужу.

— Я съезжу в перерыв, — сказал он.

По дороге Кулачев, как всегда, купил продуктов, именно для этого он востребовал у молодых ключ для себя.

Дом был пуст и чист. И в нем не ночевали.

Он оставил записку позвонить, как только, так сразу, и вышел из квартиры. Тут же проявилась соседка и до того, как Кулачев успел что-то спросить, рассказала, как увезли мальчика, «а он уже был почти труп», как кричала девочка, «у меня волосы встали дыбом, не поверите», а потом бабушка мальчика пришла и закрыла дверь, потому что «все нараспашку, заходи — и бери».

Кулачев спустился к бабушке Георгия. Старую открыла дверь, не спрашивая.

— Я думала, Алла. Она вчера звонила, а сегодня еще нет. И ночевать не приходила, где-то же она должна была быть ночью? Я думала, у вас. Нет? Так где же, Боже мой!

На вопрос, какая больница, женщина стала заламывать руки, говоря, что она — старая идиотка, не спросила. Это же надо так потерять разум, чтоб не задать самый главный вопрос. «Вы можете себе такое представить? Полный маразм, полный!»

Кулачев стал ее успокаивать, это и у него бывает. Надо просто дождаться звонка и все узнать.