Сладкая женщина
Шрифт:
Встреча в общежитии прошла очень хорошо. Слушали внимательно, потом одарили поэтессу цветами и отвезли домой на фабричной машине. Аня добросовестно отсидела весь вечер, хоть и устала, под конец с трудом одолевала зевоту: встала-то чуть свет.
– Приезжайте к нам еще, пожалуйста, – сказала она, провожая поэтессу, – мы очень поэзию любим.
Дома она пожаловалась Николаю Егоровичу:
– Не умеет все-таки, Коля, наша молодежь себя держать. Выскочили в чем были – в халатах, в бигудях… Хорошо, что я сама в дверях встала, не пустила, пока не оделись как люди.
Николай
– Я фамилию не запомнила, – честно призналась Аня. – Интересная еще женщина. В черном джерси.
– Ты что же, на показе моделей была? Ведь стихи же слушала.
Аня даже немножко обиделась.
– Ну, знаешь, Коля!.. Не тем у меня сейчас голова занята.
А в голове была квартира. Но квартиру дали не Ане, а Николаю Егоровичу. Для нее это было почти неожиданно: она как-то упустила из виду, что у мужа военные заслуги, что у него нет глаза и что он на своем производстве человек очень нужный и знатный. Если бы он сам об этом ей говорил, она бы уже давно вознегодовала: как это – не считаются с инвалидами войны, не ценят самоотверженного труда!
– Коля!.. – сказала Аня, закрыв свои голубые глаза. – Вот теперь мы поживем как люди!
Поставь он ей тут условие, чтобы был наконец ребенок, возможно, на радостях она бы и согласилась. И был бы у него еще сын. Но он смолчал. Ане шел тридцать девятый год. Она столько здоровья и нервов растратила на то, чтобы этих детей не было! Так неужели же рожать в сорок лет?
…Квартиру они получили на Бутырском хуторе, недалеко от завода, где работал Николай Егорович. Аня сбыла светлый рижский гарнитур, купленный восемь лет назад, и купила темную «Ютту». Телевизор «Рекорд» в светлой отделке в эту «Ютту» не вписывался, его отдали тете Стеше, а купили темный «Рубин» на ножках.
Сидя около экрана 50 сантиметров на 38, Аня вновь испытала все живые радости и смотрела все передачи подряд. И если спектакль или фильм ей нравились, то она это относила опять же на счет размера нового экрана и четкости изображения.
Хлопоты, связанные с переездом на новую квартиру, совсем подорвали Анин интерес к общественным делам: своих дел невпроворот, перевезти все, обставиться. Один только пол циклевали и покрывали лаком целую неделю, обои на свой вкус переклеивали. С другой стороны, Аня все-таки чувствовала себя обиженной: почти пятнадцать лет она не жалела своего времени для других, а если бы не муж, то и сейчас сидела бы в коммунальной квартире.
– Кончать эту беготню надо, Коля, – как-то заявила она Николаю Егоровичу. – Хорошенького помаленьку им. Если все часы вместе скласть, какие я для людей потратила, можно два института закончить.
Николай Егорович удивленно посмотрел на нее: что это она вспомнила об образовании, без которого прекрасно обходилась? Но он ничего не сказал, только повел плечами.
Надо было знать ее Колю, чтобы понять: молчит-то он молчит, но видит ее насквозь. Знает, как она любит быть на виду, любит, чтобы люди от нее хоть в чем-то зависели, чтобы шли с просьбами, услуживали и даже заискивали. Аня долго помнила, как Николай Егорович рассердился, когда в благодарность за выхлопотанную ею путевку в Ессентуки помогли Ане достать банлоновый костюм, а в другой раз – ковер без открытки.
– Тебе скоро, как городничему, носить начнут, – сказал он и долго не хотел заколачивать пробки в панельную стенку, чтобы повесить этот ковер.
– Коля, да ты, ей-богу, как ребенок! – обиделась Аня. – Люди же видят, что я со своим временем не считаюсь. Ну отблагодарили за внимание. Самому же тебе лучше, чем спиной по голой стенке шаркать.
Ковер в конце концов был повешен. Николай Егорович знал, что далеко не всегда Аня действует из голой корысти. Кроме болезней, путевок, походов по театрам и музеям она охотно улаживала семейные ссоры, занималась сватовством, молодым и пожилым была подругой и приятельницей. Но совершенно счастлива она бывала лишь тогда, когда за все хлопоты и усилия ее осыпали словами благодарности.
Эти слова стали ей нужны как воздух. Аня думала, что со стороны это и не заметно. Но однажды получила урок.
Одна из пожилых карамельщиц, когда ей было фабричным комитетом в чем-то отказано (и не по Аниной вине), сказала:
– Разве ты для меня сделаешь? Я ведь тебе не подружка, и отблагодарить мне тебя нечем.
Аня возмутилась, а потом испугалась: значит, что-то стало известно?! И тревожно покосилась на Лиду Дядькину, которая тоже была членом цехового комитета и присутствовала при этом неприятном разговоре.
Но Лида просительницу не поддержала:
– Ульяна Петровна! Разве можно так безответственно!..
Ульяна сразу пошла на попятный, как будто застеснялась Лиды:
– Чего с меня взять, я ведь малограмотная…
«“Малограмотная!”… – горько подумала Аня. – Зарплату получишь, небось сосчитать сумеешь!..»
И, оставшись с Лидой один на один, спросила:
– Ну, ты скажи, Лида, за что?..
Всегда веселая Лида сидела, сжав губы.
– Аня, ну что я тебе буду говорить? Ты сама все прекрасно понимаешь.
Когда-то у них с Лидой Дядькиной была большая дружба. Как-никак, а ведь это она познакомила Аню с Николаем Егоровичем. Потом у Ани ничего с вечерней школой не вышло, а Лида без особых охов и стонов одолела восьмой, девятый, десятый и вышла замуж за своего одноклассника, белоруса Петю Луковца. Аня с Николаем Егоровичем ходили тогда к Лиде в гости – обмывать сразу два аттестата зрелости. Хозяйке предстояло родить, но она порхала бабочкой. Ждала уже второго, а первый мальчик только еще ползал по полу.
– Что это ты, мать, ясли на дому устраиваешь? – шутя спросила Аня. – Сверх плана выдавать начинаешь.
– Нам можно, – весело отозвалась Лида, – качать есть кому: у Луковца моего день ненормированный, да еще свекровь в запасе.
Потом призналась Ане:
– Уж я все рассчитала: в марте – в роддом, до сентября кормлю, а там – бабке в лапы. И полный вперед, на заочное!
Теперь Лида была уже на четвертом курсе пищевого института. А самый младший, уже третий по счету, Луковец не давал ей по ночам спать и отмотал все руки.