Сладкая жизнь
Шрифт:
«И в чем бы ты сидела? В зеленом платье, которому уже лет десять? Или в шерстяном костюме, в котором на работу ходишь? Или, может быть, в летнем черном пиджаке с цветастой юбкой — больше-то у тебя толком ничего нет, а для таких мест, в которых этот бывает, для них что-то особенное надо. И кстати, о чем бы ты с ним разговаривала — о ценах на «мерседесы» или о проблемах воспитания тринадцатилетней дочери, которая не желает учить физику, предпочитая бесконечно смотреть «Санта-Барбару»?»
Да нет, все это глупости, никуда бы она с ним не пошла. Если бы не затянувшиеся праздники, и в голову бы такое не пришло — представить себя с ним в ресторане. Недаром ведь загадала желание в Новый год, чтобы этот тип больше не появлялся — потому что ей это совсем не нужно. Поэтому и смотрит сегодня целый день в окно — боясь, что он припрется. И еще вдруг поднимется в квартиру — с такого станется.
Она задумалась, не услышав подкравшейся Светки, не сразу среагировав на ее полуудивленную-полувозмущенную реплику:
— Мам, ты опять у окна!..
— …не, я чисто за себя. Если бы не он, не Вадюха… — Костя Немец замялся, вспомнив, видно, что за столом — столами, точнее — не только братва. А может, от эмоций — он на наркоту подсел уже давно, и нюхал, и кололся даже, хотя и не часто, так что не исключено, что ширнулся в машине, перед тем как войти в кабак. А наркота, она эмоции усиливает, это Андрей по себе знал. И не удивился, увидев, что глаза у Немца блестят, — на поминках он вообще рыдал, орал на весь ресторан, что найдет пидоров из-под земли и умирать они будут долго. Еле успокоили. Кореец его успокоил — потому, что Ольга за столом тогда сидела, и Вадюхина мать, и слева были люди, в смысле не от братвы.
— Короче, пацаны, если бы не Вадюха… — Немец скомкал фразу, не стал объяснять, что, если бы не Ланский, завалили бы его давно. Андрей эту историю знал — Костюха как-то по пьяни в кабаке шуметь начал, а там вор один сидел за соседним столом, покойный уже, Вася Картежник — по делам ноль, просто со связями, считай, чуть не двадцать лет у хозяина провел. Ну и подходит, короче, к Немцу человек, говорит, что простите, мол, уважаемые люди по соседству очень просят вас не выражаться громко. А Немец его и послал. Другой подходит, пожестче уже разговор, а Костюха за волыну — завалю щас всех, мне что вор, что не вор, и все понятия до одного места. Немец не один был, толпа с ним — так что до разбора не дошло. А потом Вадюха от кого-то узнает, что вор этот пожаловался кому надо и под Немца работу заказали.
Немец вроде и не особо свой был, с Вадюхой не корешился, с бригадой таких же отморозков, как сам, беспредельничал вовсю, но Ланский политик был, хитрый, умный, с людьми работать умел. Забил Немцу встречу, объяснил, что и как, — внушил, короче, что, сколько ни понтуйся, завалят на хер, но выход найти можно. А потом с Картежником встретился и за Немца перетер — пьян был пацан, вину признает, но есть смягчающее обстоятельство, брата у него убили совсем недавно. Короче, отмазал — так Немец, никого над собой не признававший, под него ушел, с Генкой работал, всякие вопросы решал щекотливые. Потом уже снова обособился, когда Кореец в Штаты уехал…
— За Вадьку! — закончил Немец недлинную речь, опрокинул полный фужер, подавая пример по меньшей мере семидесяти человекам, сидевшим в зале, и опустился на стул рядом с Андреем, протягивая руку к тарелке.
Виски — он специально официанту сказал, чтобы «Блэк лейбл» лично ему принес, так солиднее, чем водку пить, — покатилось вниз, отогревая замерзшее тело. Вроде и не так холодно на улице, а за те два с лишним часа, что провел на кладбище, окоченел. Надо было одеться потеплее — но настолько давно уже ходил только в костюме, что несерьезно было облачаться во что-то походное типа джинсов и свитера с теплыми ботинками в придачу. Тем более что из Переделкино ехал, а Кореец настоятельно просил домой не заезжать, просто на всякий случай.
А когда похороны были — вот тогда был вообще жуткий холод. Он, естественно, в рубашке с галстуком, в белом пальто, в тонких ботинках. Тогда часа четыре простояли на Ваганьково, к двенадцати, кажется, сбор был, в час отпевание началось в церкви, он не пошел, не любил все это, да и народу там набилось — не протолкнуться, так на улице и стоял. А после отпевания переместились к могиле. Пока гроб донесли, пока священник приперся, пока молитвы читал — в общем, поминки начали в полпятого, а то и в пять.
И хотя на кладбище холода не чувствовал, не до того было, потом в ресторане ощутил, что превратился в сосульку. Несколько пацанов воспаление легких подхватили — хорошо хоть, его пронесло. Хитрый Кореец в толстенной кожаной куртке приехал, вообще по максимуму утеплился, ему хоть бы что — а он, Андрей, еле рюмку удерживал в одеревеневших пальцах.
«Понты дороже денег», — повторил по себя коронную Вадюхину фразу. Холод, не холод — выглядеть надо по высшему разряду. Чтобы сразу ясно было, что ты не отморозок какой, а солидный, уважаемый человек. Он даже чувствовал тогда себя по-другому в официальной одежде — словно он не на похороны старшего пришел, а на похороны равного ему человека. Да и оделся так потому, что знал, что именно так оделся бы Ланский. Которому, не признаваясь в этом себе, подражал подсознательно, перенимая манеру одеваться, манеру говорить, привычки — те же сигары, виски, одежду от Хьюго Босса, любовь к «мерсам», золото от Картье, японские рестораны. Вадюха всегда выделялся — и на кладбище ему показалось, что точно так же выделяется сейчас он. И, выделяясь, куда больше похож на продолжателя Вадюхиного дела, чем любой из собравшихся здесь.
— Ты прикинь, Андрюх, — я на стрелку приезжаю, коммерсанта моего напрягли, ну я сказал, чтоб мне звонили, стрелку им забил у Лужников. Сам с волыной, как положено, пацаны с волынами, черные уже ждут. И тут мусора — стукнул кто-то. Приняли, короче. Волына — хер с ней, разрешение есть, а у меня ширево в тачке. А на следующий день выпускают — гуляй, бродяга, повезло тебе. Выхожу, а на улице Вадюха — прикинь?
Немец продолжал рассказывать давно известные Андрею случаи, потом кто-то произносил очередной тост, и он автоматически поднял рюмку, не прислушиваясь. Вспоминая тот морозный день, и валившийся с неба снег, и толпу человек в сто пятьдесят — двести, а то и больше. Это ведь еще не все пришли — ясно было, что менты пасти будут, на камеру всех снимать, они ведь, суки, не дадут нормально похоронить человека. Так что многие ночью приезжали в церковь — он там был с Корейцем, Хохлом, еще несколькими близкими и с Ольгой, разумеется, всю ночь там и пробыли. В течение ночи человек пятнадцать приехали, а если свиты их считать, то сотни полторы-две. Роспись был, Иваныч, и другие такого же уровня. Чечен даже один приехал, Муса, в большом авторитете у них. А еще куча народу просто позвонили и извинились — Корейцу звонили, говорили, что пойти, мол, не можем, проблемы с мусорами, но на девять дней обязательно.
И все равно толпа на кладбище была — дорожки на Ваганьково узенькие, и хотя могила почти на перекрестке получилась, братва чуть не полкладбища перекрыла, не пройти. Да, в основном братва была — хотя и коммерсанты приехали некоторые, и от шоу-бизнеса, в котором Вадюха серьезно крутился, несколько человек присутствовали, остальные застремались, видать. Но даже из тех гражданских, кто на могиле появился, на поминки вообще единицы пришли, хотя от кладбища до ресторана езды пять минут. А кто пришел, смотался быстро, увидев, что тут братва гуляет — солидная, но братва.
Кабак тогда сняли весь — наверное, человек на сто с лишним. А потом, уже вечером, своей компанией в другой кабак уехали. И Немец, кстати, был — Генка ему дал эмоции выплеснуть, а потом с него слово взял, что успокоится. Кореец, Хохол, Андрей, Немец, Каратист с Каскадером, Учитель, Моня — самые близкие, в общем. И Ольга с ними. Хохол предложил ее домой отвезти — ну чего, мол, таскать ее с собой будем, ей и так тяжело, да и у нас свои базары, — но Кореец сказал, что кто-кто, а она поехать обязана.