Сладкая жизнь
Шрифт:
…Она растерянно подняла глаза, благодаря Бога, что он еще не вернулся, с облегчением замечая подходящего официанта.
— Что бы вы посоветовали — из рыбных блюд? — спросила, радуясь собственной хитрости, тому, что удалось скрыть, что из меню, пестревшего непонятными словами, она ничего не поняла. Был бы здесь он, пришлось бы признать свое невежество — а так…
— Что касается закусок, рекомендую базельский салат из осетрины с каперсами, затем консоме из омара с кетовой икрой, а на горячее — рыбу Халибут, гарнированную картофелем а-ля Кольбер с крабами. И вино — шабли «Гран Крю ле Блашо» 94-го года.
— Это красное?
— Это
— Уважаемый, можно тебя…
Официант вздрогнул при звуке его голоса, и она тоже. Она не заметила, как он вошел, и теперь смотрела, как поучительно говоривший с ней молодой парень робко шагает к нему.
— Уважаемый, ты из Парижа, что ль, утренним рейсом? — В голосе его звучали совсем другие нотки, она их слышала, хотя говорил он очень тихо. — Короче, все рыбное на твой выбор — выберешь плохо, сам съешь, за свой счет. И вино принесешь соответствующее. Я понятно сказал — или тебе по-французски повторить?
Тот исчез моментально, только стоял — и нет его уже, словно растворился. А он сел напротив нее улыбаясь.
— Простите еще раз, что оставил вас в одиночестве, — с этими сигнализациями постоянно проблема. У меня когда-то собака была, в детстве еще, — когда не надо, начинала лаять на дверь, а так спала целыми днями. Приди кто квартиру грабить — так и спала бы, даже головы бы не подняла. Вот и сигнализации эти точно такие же: будут машину угонять — не поможет, а только войдешь в ресторан — начинает верещать…
И, окончательно расслабляя ее, наполняя благодарностью за понимание, оглядел критично обилие лежащих перед ними ножей и вилок.
— Если честно, жутко не люблю такие места. То все гордились рабоче-крестьянским происхождением, то каждый второй оказался особой, приближенной к императору. Но кормят здесь неплохо — гарантирую…
…Разумеется, она никуда не собиралась. Приехала в институт к десяти, на зачет, а около двенадцати отпустила последнего. Шесть человек пересдавали — вот и гоняла их, как попросили. Вообще первокурсники были не ее, у нее третий курс и четвертый — но замдекана попросил заменить преподавательницу, как-то поспешно ушедшую в декрет. Студенты так перепугались, увидев ее, — незнакомый преподаватель, может, зверь, не поставит, до сессии не допустят, отчислят ведь. Но она никогда не злобствовала — сколько работала, поставила на экзаменах, может, двоек пятнадцать, в среднем выходит по одной в год.
В деканате, куда принесла ведомость, было пусто, на кафедре тоже никого. Седьмое января, православное Рождество — выходной для всех, кроме тех, кто пересдает. Раньше седьмого всегда экзамены были — какое там православное Рождество, политический вуз ведь, по подготовке бойцов идеологического фронта. А теперь фронт распался, да еще чуть ли не все верующими стали — хорошо, обязательную молитву перед занятиями не ввели. Раньше в партию всех преподавателей убеждали вступать — хотя вступить ох как непросто было, — ну а теперь все должны в Бога верить.
Она заперла кафедру и медленно начала спускаться по лестнице. Домой торопиться не хотелось — устала за эти послепраздничные дни от дома, вымоталась больше, чем от работы. В институт — она по старой памяти называла Иняз институтом, хотя его уже давно переименовали в университет, — за последние четыре дня прийти надо было всего один раз; Сергей умудрился второго простыть, пока возился с машиной, и температурил дома; хорошо, хоть Светка периодически к бабушке отправлялась. Так что полная нагрузка выпала. И даже на учеников не отвлечешься — школьные каникулы, до пятнадцатого минимум все пропали. Так что неудачные были дни. Такое впечатление, что только и делала, что накрывала на стол да убирала со стола и мыла посуду.
А сегодня Светку сдала матери, до вечера, и Сергей уехал на работу рано, даже ее не довез, так что можно было спокойно посидеть одной, попить кофе. Но все же домой она не торопилась. Еще утром запланировала после зачета не спеша пройтись по Остоженке, до «Кропоткинской», скажем, и там уже сесть в метро. А может, дальше пойти, по бульварам до Арбата. А там, может, по Калининскому или по тем же бульварам до Пушкинской. Не то чтобы любила гулять — но сегодня решила понаслаждаться тем, что не надо никуда торопиться. Видно, пересидела в четырех стенах — вот и результат.
Она настолько растерялась, увидев его у входа в институт, что даже улыбнулась ему как-то неуверенно, не понимая, что он делает здесь и как вообще тут оказался. Даже подумала, что, может, у него тут какие-то свои дела.
Он наклонил голову, повернувшись к ней и не сводя с нее глаз.
— Надеюсь, вы не меня ждете? — Идиотский вышел вопрос, но в тот момент она ничего не анализировала. А позже, вспоминая, признала, что и вправду растерялась. Ведь загадала в Новый год, чтобы он больше не появлялся — и ведь не появлялся. Она каждый день по нескольку раз выглядывала в окно, боясь, что он стоит под окнами и ждет, когда она выйдет, — но его не было. И вдруг объявился — и почему-то здесь.
— Конечно, нет. — Он произнес это так искренне, что она поверила. — Конечно, нет. Вот решил поступить в ваше заведение — и приехал узнать, когда первый экзамен.
— Экзамены? Они же летом!
— Серьезно? — В голосе была та же искренность. — Вот досада… А я документы собрался сдавать, как на праздник приехал, цветы принес. Ну раз такое дело — может, возьмете?
Он протянул ей одинокую розу, которую она не заметила сразу, он как-то хитро ее держал. И инстинктивно протянула руку, и рассмеялась, наконец догадавшись, что он ее дурачит. Могла бы сразу сообразить, от растерянности снова повела себя по-идиотски — но почему-то ругать себя не хотелось, равно как и говорить ему, что ей ничего от него не надо и вообще пора идти.
— Скромновато вы, — протянула, рассматривая ярко-белый цветок с закутанной фольгой ножкой, длинной и хрупкой, несмотря на спрятавшиеся колючки. — Одна роза на всю приемную комиссию — могли бы не оценить.
— Ну вот, приносишь букет — думают, что новый русский, бандит и мерзавец. А приносишь одну розу — думают, что скупой… Да и откуда деньги, Алла, — целыми днями по чужим подъездам от милиции бегаю, вы же в курсе… Последний «мерседес» остался, и то не мой…
Она разглядывала его, улыбаясь, чувствуя, что почему-то рада его видеть. И вдруг подумала, что не ошиблась в первый раз и у него в самом деле очень приятное лицо. Да, немного жесткое, немного наглое, немного самоуверенное — такое, в духе времени, и даже небритость легкая ему идет. А когда он улыбается, то лицо становится мягче и даже глаза, средоточие жесткости, наглости и самоуверенности, опасные такие глаза, неприятно-холодные, испугавшие ее в момент их знакомства, от улыбки теплеют.