Сладкая жизнь
Шрифт:
— Новый год прошел уже, Слав, а ты все в Деда Мороза играешь? — бросил равнодушно, демонстрируя, что посулы его не трогают — тем более что посулы содержали в себе одновременно угрозы сдать ментам и взять сторону бывших корешей, Каратиста в смысле. Хотя, возможно, Славка ничего плохого в виду не имел — и тогда и отзыв Славки о нем самом, и предложение его говорили о многом. Только вот…
— Да, а с меня-то чего, а, Слав?
— С тебя? — Труба округлил глаза, задумчиво пожевал сигаретный фильтр. — А че с тебя? Подумать дай — ведь не сообразишь так сразу… А, вот че — ты Корейца отдай. Просто скажи, где он прячется, да людей своих убери, чтобы
— Может, самому его и завалить — а голову тебе привезти?
— Кончай, Андрюх. — Труба расхохотался искренне. — Кончай. Ты ж умный пацан, ты ж понимаешь — раз пошла такая х…йня, ты или против меня, или со мной. Если против — ну попрячетесь, потом все равно вылезете, жрать же надо. Кто твои банкиры да коммерсанты — мы знаем, где живешь — знаем. Народу у тебя маловато, а за Корейца из других не пойдет никто — не наш он уже, уехал, чужой стал. Корейцу вилы, его и в Штатах найдут, если свалит, — а ты решай, надо ли умирать за корешка, который бабками не поделился, как крыса, в натуре. А когда решение примешь — мне позвони. Только не тяни долго…
Славка задумался, будто решаясь на что-то.
— Уж больно нормальный ты пацан, сечешь? Бля буду, не хотелось бы тебя рядом с Корейцем класть. Я б лучше работал с тобой — а то ведь народ такой пошел. Одному только бабки подавай, другому только на курок понажимать, третьего чуть поднимешь, он от своей крутости х…еет. А ты нормальный пацан — толковый, правильный, дерзкий. Так что решай сам — только недолго. Я, может, денька через два-три в Тюмень отъеду — пацаны там рехнулись совсем, друг друга валят почем зря, надо порядок навести. Вот до отъезда моего и решить бы. Телефон мой вот, на визитке, — а если нет меня, на еще телефон, Вальки Черного, близкого моего. Мало ль чего — нет меня на мобиле, а у тебя ж дело срочное, государственной, можно сказать, важности. Вон он, Валька, за тем столом, — запомнил? Ну все, бывай…
Славка привстал, как и при встрече, обнял крепко, не сразу расцепляя объятия, словно ему и вправду хотелось, чтобы Андрей принял правильное решение.
— И вот че, Андрюх, — то, что я тебе сказал, насчет всей истории и бабок, только я знаю и Черный. Даже из тех, чьи лавэшки пропали, только самый главный знает и зам его. Усек? Короче, чтоб без базара — скользкое дело, втихую уладим. А найдем бабки, доля твоя в них будет — отвечаю. Сечешь?
В начале девятого он вышел из ресторана — ровно час просидели, он примерно к семи подъехал. А сейчас было десять, и он стоял на обочине дороги в Переделкино — не испытывая ни малейшего желания возвращаться к Корейцу, зная, что, прежде чем вернуться, должен понять, как ему быть.
Он понимал, что пацаны, сидя в своих джипах — один перед его «мерсом», один сзади, — даже не гадают, зачем остановились тут. Привыкли не задавать вопросов, значит, думают, что встреча у него, или звонка ждет, или говорит с кем по телефону. Голубь только мог гадать — уже когда рассаживались по машинам у кабака, оказался рядом, шепнув: «Все в порядке, Андрюх? Че он хотел-то?» И он, не желая объяснять, буркнул просто: «Мириться хотел», — понимая, что с Голубем он все равно поговорит позже, и куда более обстоятельно. И хотя решение будет принимать сам, Голубю о нем скажет первому.
Пачка сигарет валялась на сиденье — у пацанов реквизировал, но от сигарет толку было чуть, они сгорали в момент, воняя неприятно, оставляя кислый вкус во рту, — а в пепельнице тлела сигара, которую закурил, как только остановился. Он, всегда гордившийся своим хладнокровием, нервничал и отдавал себе в этом отчет. Нервничал когда вышел, когда приказал пацанам не отставать и крутился по городу, предвидя, что Труба может послать за ними людей, чтобы вычислить, где скрывается Кореец. Нервничал и сейчас — и движения были резкие и ломаные, и даже сигара, закуривая которую всякий раз входил в роль дона, не приносила успокоения.
Ему казалось, что Труба не соврал ему, что Генка с Яшкиной помощью — а Яшка мастак был насчет всяких финансовых дел — на самом деле хлопнул банкира на полтинник. Конечно, эти бабки Генка мог пустить на фильм — как только он подумал об этом, настроение стало получше. А что, если так, то все правильно — банкир заказал Вадюху, а Кореец за Вадюху хлопнул на бабки банкира, снял на эти лавэшки фильм, поставив Вадюхе еще один памятник. Но почему не сказал ему ни слова — он бы все понял, он бы одобрил, даже восхитился бы Генкиным планом. Но Генка промолчал.
Ему сложно было поверить в то, что Кореец мог его кинуть — столько лет были знакомы, в таких ситуациях бывали, вместе валили Магу, вместе решали вопрос с Хохлом. Такое не забывается, такое сплачивает посильнее всего остального — пролитая вместе кровь. А сколько вещей было и есть, о которых знают только они вдвоем. И ведь Генка никогда не был жаден, в отличие от Хохла никогда к богатству не стремился. Ему просто нравилось быть бандитом, как и Андрею, — он просто ловил от этого кайф. Это Вадюха учил деньги в дело пускать, в банк класть — а Генка был совсем другой. Отнял у кого-то, купил тачку или прогулял, и все дела. Что бабки — грязь. Нет сегодня — будут завтра. И вот тебе…
«Да нет, Генка не мог», — произнес без слов еще раз. Но не было убежденности в этом. Напротив, сомнений было больше — а почему не мог, собственно? Не исключено ведь, что он именно ему оставил дела, потому что знал, что он будет долю отчислять регулярно и без вопросов все переводить на счета за границу. А как выпала возможность заработать солидно, решил заработать сам — чего делиться? Что, разве не могло быть так?
Рванувшие в нос белые дорожки мягко взрывались в голове, дурманя ее и очищая одновременно, и голова полетела вверх, туда, где ждало ее просветление, где она могла трезво определить, что и как делать, забыв о сомнениях и колебаниях, оставив внизу привязанности и воспоминания, обретая наверху высшую мудрость. И он сказал себе спустя какое-то время, что могло быть все — раз Кореец скрыл, что хлопнул банкира на пятьдесят лимонов, то могло быть все.
А значит, ответ на вопрос, что делать дальше, должен был дать разговор с Генкой — умно, хитро выстроенный разговор, без упоминания в самом начале о том, что виделся с Трубой. Начать со статьи, посмотреть на реакцию Корейца — и решить. И если станет ясно, что он все это время держал его, Андрея, за лоха, а потом решил его руками свести счеты за Яшу и снова свалить обратно, оставив его на растерзание Трубе и его людям, не заботясь о том, что его сожрут в момент, — то…
«И что «то»? — спросил себя. — Отдашь его Славке? Просто соберешь пацанов и уедешь втихаря, отзвонив Трубе и сказав адрес дома?» И ответил: «Почему нет?» Если Кореец его предал — притом на х…йне ведь, на лавэшках, — а потом еще и подставил, то почему нет? Голубю он расскажет все — Голубь, хотя уважает Генку, всегда будет на Андреевой стороне. И остальные — они его люди, а не Корейцевы, и узнай они, что Кореец скрысятничал, скурвился из-за лавэшек…