Сладкая жизнь
Шрифт:
— Значит, своих юных подруг вы заманиваете именно сюда? Красиво. Впечатляет…
— Вам нравится? — Голос его был ровным, и она кивнула.
— Очень…
Она не поняла, как оказалась на этой широченной кровати — и он рядом. Не поняла, как ему удалось чуть ли не одним движением расстегнуть обе пуговицы на ее пиджаке. Надо было его оттолкнуть, сказать возмущенно, что он перепутал ее с кем-то из своих девиц, — ну ведь не стал бы он ее насиловать. Но вместо этого она что-то пролепетала. «Ну что вы, Андрей…» — кажется, так. А его губы уже были у нее на шее, рука ласкала скрытую бюстгальтером грудь, вторая, вздернув до колен длинную юбку, была уже почти… почти там.
Конечно, ей надо было собраться с силами и оттолкнуть его или остановить словами, холодными и резкими. Но опьянение не проходило, она была слишком расслаблена, слишком растеряна, она была в неудобном положении, и еще… И еще она вспомнила, что бюстгальтер, когда-то белый, от старости посерел и, кажется, давно не стиран — она вообще их редко стирала, — а колготки рваные. Она носила их до того момента, пока они окончательно не выходили из строя, и не обращала внимания на дырки, скрытые одеждой — ведь, кроме нее, никто о них не знал, а ее они не беспокоили. И вот на этих, на тех, что были на ней, огромная дыра была как раз между ног — она заметила это утром, вытащив их из шкафа и решив, что можно надеть еще раз хотя бы, тем более под длинную юбку. И еще она вспомнила, что трусы, тоже некогда белые, растянулись и выглядят как мешок.
Она всегда считала, что белье никакого значения не имеет, коль скоро его никому не видно, — и потому сейчас, когда он начал ее раздевать, думала именно о том, что у нее под одеждой. Не о том, что надо что-то сделать, чтобы он отстал, — а об этом. Застеснялась, идиотка, — не того, что к ней пристают, это было настолько невероятно, что не шокировало, а белья застеснялась. И прошептала:
— Я… я сама… Мне надо в ванную…
— Потом.
Его рука нащупала-таки застежку бюстгальтера, умело расстегнув его, коснувшись груди.
— Я сама, пожалуйста…
Он отпустил ее, встал, резко развязывая галстук, начиная расстегивать рубашку, не сводя с нее глаз, словно гипнотизируя — ну чем как не гипнозом объяснить то, что она лежала, стягивая на груди пиджак, чтобы он не увидел ту серую тряпку, что была под ним, и смотрела, как он снимает с себя все? И лишь когда он снял брюки, поняла, что через минуту он сам начнет раздевать ее, и повторила:
— Я… мне надо в ванную…
Он покачал головой, протягивая ей руку, помогая встать, прижимая к себе, касаясь губами шеи.
— Потом.
Он смотрел ей в лицо, и она, не в силах выйти из роли, которую только что играла, смущенно улыбнулась, пряча испуг, растерянность, опьянение, невозможность принять правильное решение. Боясь, что он увидит то, что она чувствует: что светская львица — на самом деле трусливая тетка, делавшая это всего с одним мужчиной.
— Отвернитесь.
И, обреченно повернувшись к нему спиной, поспешно стащила бюстгальтер через рукав, сапожки, колготки с трусами, комкая их стыдливо, стоя в юбке и пиджаке на голое тело, не зная, чем бы накрыть белье, без чего легче остаться. И наконец решительно бросила сверху пиджак и застыла в таком вот идиотском виде, боясь к нему повернуться. И ничего не сказала, когда его руки, опытно отыскав застежку на юбке, потянули ее вниз.
Все было долго, очень долго. Наверное, она от волнения еще больше опьянела — наверное, так бывает, — потому что чувствовала себя безвольной, лишенной сил и просто лежала, испытывая непроходящее головокружение. Сейчас она подумала, что была как больной под наркозом — позволяющий врачу делать с собой все, что заблагорассудится. И сначала как-то посторонне ощущая его ласки, его руки и губы на груди и шее. Не сопротивляясь, когда он положил ее руку на что-то горячее, твердое и длинное, а потом дав ему широко раздвинуть себе ноги, очень широко, и положить их себе на плечи.
Наверное, со стороны это смотрелось жутко унизительно — такая вот поза. Бесстыдно открытая, бесконечно порочная. Ощущая это твердое, горячее и длинное внутри, двигающееся сильно и глубоко, но без спешки, и видя его глаза, не отпускающие ее лицо, следящие за реакцией, его полуоткрытый рот. И свои ноги на его широких плечах — показавшиеся ей короткими, а еще мучнисто-бледными, может, потому, что педикюр она почти никогда не делала.
Там, куда он входил, было мокро и жарко, ей даже показалось, что она слышала какое-то стыдное хлюпанье — и хлопающие шлепки, с которыми его тело, резко двигаясь вперед, соприкасалось с ее телом. Она ничего не чувствовала, кроме стыда и неудобства, но он смотрел ей в лицо, и она прикрыла глаза, думая о том, что это скоро кончится. И как-то автоматически начала тихо постанывать, как с Сергеем, — давно внушила себе, что так надо, и сейчас вспомнила, решив, что это ускорит процесс.
Но он не останавливался. Сергей обычно тоже двигался не спеша, хотя не так сильно и глубоко, а потом все быстрее, и дышал все тяжелее, и все кончалось. А этот двигался так, словно не собирался ничего заканчивать, словно ему некуда было торопиться, и еще поглаживал ее ноги, а потом подался вперед, заставляя ее сложиться чуть ли не пополам, покраснеть от напряжения, — и она застонала чуть громче, чтобы он прекратил, чтобы сам все сделал и остановился.
Это она сейчас так все анализировала. А тогда даже не заметила, что он без презерватива. Просто лежала аморфной массой — как амеба какая-нибудь или медуза, которую он через какое-то время перевернул на живот, поставил на колени — что еще стыднее было, чем перед этим. Она на мгновение представила, как выглядит стоя на коленях с оттопыренным задом, оттянутым назад крепкими руками, еле удерживаясь, когда он двигался вперед, пошатываясь и покачиваясь. И опустила голову вниз, утыкая ее в кровать.
Ей было немного больно — из-за этой позы как-то слишком глубоко он оказался, — и она вскрикнула в какой-то момент, не сдержавшись, и словно дала ему команду, потому что через мгновение после ее вскрика что-то горячее ударило в нее и потекло по бедрам. Сергей всегда надевал презерватив — после рождения Светки, — и она так привыкла к этому, что не поняла сразу, когда он сделал все в нее.
— Алла. У меня нет слов… Может, немного коньяка?
Она лежала на боку, лицом к нему, видя улыбку на его лице, чуть усталую, с оттенком восхищения, — и кивнула, видно, все еще не соображая, что произошло, радуясь как идиотка его реакции. Таис Афинская нашлась, гетера высшего разряда, призванная доставлять удовольствие! И когда он встал — голый, ничем не прикрываясь, совершенно ее не стесняясь, с этой штукой, красной и болтающейся, — и посмотрел на нее, она замерла, испытывая жуткое желание спрятаться под чем-нибудь.
— У меня просто нет слов…
И у нее их не было. И сил не было, чтобы вскочить и выбежать вслед за ним, метнуться в ванную. Их хватило только на то, чтобы отодвинуться назад, к стене, уперевшись в нее плечом, и потянуть на себя край покрывала, и заползти под него, инстинктивно пряча наготу.
Он сел рядом, протянув фужер и поднимая свой.
— Ты потрясающая женщина, знаешь?
Он перевел взгляд вниз, и она последовала за ним, увидев это, снова готовое, блестящее, мокрое. Почему-то мокрое.