Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник
Шрифт:
— А какой эпизод значится первым в твоих табличках? — спросил Ариэль у Матфании.
— У меня записано: праздник Пасхи. Два года тому назад.
— Это важный момент. Давайте с него начнем, — одобрил Ариэль. А Руввим возразил:
— Если действительно с начала начинать, то прошу обратить внимание и занести в протокол, что Назарей, до того как прийти на Пасху в Иерусалим, некоторое время был учеником Иоанна сына Захарии, совершал с ним очистительные обряды в Иордане. А этот самый Иоанн, в народе прозванный Крестителем, неоднократно совершал злобные нападки на партию и некоторых наших товарищей
Одного взгляда на этого человека было достаточно, чтобы признать в нем «горбатого фарисея», или «фарисея песта и ступы», как нарекли таких людей в народе. Он был высок, но сидел согнувшись, склонив голову к столу и потупив взор, всем видом своим изображая смирение. И это смирение было в нем какое-то упрямое, суровое и непримиримое к окружающим: я, мол, видите, смирился и укротил себя и потому вас, не смирившихся и не укрощенных, решительно осуждаю и презираю. Про таких «горбатых фарисеев» рассказывали, что они от смирения своего во время ходьбы старались не поднимать ног от земли и потому спотыкались и падали у каждого препятствия, набивая шишки на лбу и в кровь царапая руки. Впрочем, лба Закхура сейчас нельзя было разглядеть, так как он у него почти целиком был закрыт громадным тефиллином, и такой же сундук красовался у него на левой руке.
Закхур заглянул в пергамент, который лежал перед ним, и смиренно-угрожающе зачитал:
— Он обозвал нас порождением ехидны и заявил, что мы бежим от гнева Господня.
— Этот эпизод к Иисусу никакого отношения не имеет, — устало заметил Ариэль.
— А на мой взгляд, имеет самое прямое отношение, — возразил Руввим, насмешливо глядя на Матфанию. — Те же самые обвинения мы потом услышим от самого Назарея. И он будет утверждать, что Иоанн Креститель, дескать, свидетельствовал о нем как о великом пророке. И на всякий случай напомню вам, что этого Крестителя народ до сих пор почитает намного больше, чем его ученика, Назарея.
— Иисус никогда не был учеником Крестителя, — твердо произнес Ариэль.
— Ваши мнения зафиксированы, — быстро произнес Матфания и объявил: — Переходим к следующему эпизоду.
— Какое святотатство позволил себе Назарей в ту Пасху? — спросил Руввим, обращаясь к Закхуру, и тот смиренно прочел:
— Он заявил, что может разрушить Храм и в три дня снова отстроить его.
— Он действительно сделал такое заявление? — удивленно спросил Ариэль и посмотрел на сидящего справа от него пятого фарисея.
Это был человек, более других похожий на тех, кого в народе называли «робкие фарисеи». У них всегда былоиспуганное выражение лица, словно каждую минуту они вспоминали об ожидавшем их Страшном суде и трепетали за нечаянно совершенные ими грехи и невольно пропущенные молитвы и очищения. Но у этого человека лицо было не просто испуганным — оно было еще и обиженным. Коробочки-тефиллины были у него стандартных размеров. Одет он был скромно, но опрятно и с достоинством.
— Он немного не так выразился, — отвечал испуганный фарисей, сидевший на стороне Ариэля.
— А как Назарей выразился? Ты не можешь уточнить, Фамах? — спросил товарищ Матфания.
— Могу. У меня записано. Он сказал: «Разрушьте Храм сей, и я в три дня воздвигну его».
— А разве это не одно и то же? — по-детски удивился Руввим.
— Нет, не одно и то же, — возразил Ариэль. — Иисус не вызывался сам разрушать Храма. Он сказал, что, если люди его разрушат, он в три дня восстановит его.
— В три дня восстановить то, что строится со времен Ирода и до сих пор не достроено!.. Разве это не бред, товарищи? К тому же самую мысль о разрушении священного Храма можно квалифицировать как святотатственную, — заметил Руввим.
— Я не буду комментировать это заявление Иисуса, — сказал Ариэль. — Я лишь хочу подчеркнуть, что Иисус из Назарета не призывал к разрушению Храма, как теперь пытаются истолковать его слова некоторые товарищи.
— Записано, — объявил Матфания. — Переходим к следующему эпизоду.
— Нет, не переходим, — устало, но твердо и властно возразил Ариэль. — На той же Пасхе Иисус выгнал из Храма торговцев и менял. И это его действие, напоминаю вам, получило тогда высокую оценку партии, а в школе Шаммая еще более высокую, чем в нашей школе. Сам учитель Левий Мегатавел с удовлетворением высказался, что вот, дескать, никто из праведных людей не решился, а какой-то безвестный галилеянин возмутился и сделал доброе дело, очистив Храм от суетной скверны. «Доброе дело сделал» — я хорошо запомнил слова товарища Левия.
— Ну, раз ты вспомнил об этом, — сказал Руввим, — я тоже кое о чем вспомню. Ваша школа направила тогда к Назарею Никодима, члена синедриона. И он отправился к нему темной ночью, чтобы никто из товарищей не знал об этом посещении.
— Никодим отправился к Иисусу по собственной воле, а не по поручению школы. К тому же Никодим уже давно не принадлежит к школе Гиллеля.
— Давно?! Клянусь Храмом, он ушел от вас с того самого момента, как встретился с Назареем и поговорил с ним! — как ребенок, обрадовался Руввим.
— Пусть будет так. Хотя это не совсем так, — спокойно согласился Ариэль.
— А Фамах, наш любимый товарищ Фамах, который сейчас здесь присутствует, он тоже по собственной воле пошел за Назареем? — продолжал радоваться и расспрашивать Руввим.
— Нет, Фамах был отправлен за Иисусом по поручению школы, — сказал Ариэль.
— А Ингал, который теперь ходит среди учеников Назарея, тоже был вами отправлен?
— Да, мы попросили его помочь Фамаху, и они вместе ушли за Иисусом. И Фамах с честью выполнил поручение и, как ты помнишь, очень помогал нам в Галилее, когда мы с тобой принялись за расследование. А Ингал… Да, он перешел на сторону Иисуса и от партии отдалился, — сказал Ариэль.
— Наш язык — богатейший язык в мире. И в нем есть более точные и красочные слова, такие как «изменил», «продал», «предал»… Почему ты их не используешь, Ариэль? — почти нежно спросил Руввим, но глаза его так яростно вцепились в лицо Ариэля, что тот инстинктивным движением поправил мешочки у себя на висках, словно его собеседник сдернул их в сторону.
— Можно, наверное, и эти слова использовать, если жестко смотреть на вещи, — спокойно и грустно ответил Ариэль.
— Товарищи! Я вас прошу… Я вас очень прошу… — сказал Матфания, впрочем, без всякого выражения и что-то старательно вписывая в одну из восковых табличек.