Сладкий привкус яда
Шрифт:
Сознание уходило обрывками; я еще слышал топот и ржание, но ни конюшни, ни лошадей уже не видел; с горы сходила лавина, и мокрый снег, перемешанный с булыжниками, заживо хоронил меня.
Темнота и беспамятство были недолгими, тонкими, как шелковая нить. Их вытеснил грохот падающих камней и крики; я различал эти звуки отчетливо, но никак не мог определить в них себя и пытался позвать на помощь – Бадура или Креспи, но портер меня бросил, я знал это, и слезы, скопившиеся где-то во лбу, истязали меня и все никак не могли выплеснуться. Потом я почувствовал тепло на лице,
– Врача вызвали? – услышал я голос князя.
Я приоткрыл глаза. Это было больно. Напротив меня стояла пожарная машина, кажущаяся черной и плоской на фоне полыхающей конюшни. Пожарные носились перед огнем со шлангами. Пламя не реагировало на воду, словно его поливали бензином. Орлов в каракулевой папахе сидел верхом на коне, без седла и уздечки, возвышаясь над миром как памятник Петру Первому. Конь волновался, крутил головой, фыркал и топтался на месте. Его копыта мяли мокрый газон совсем близко от моей головы, и я подумал, что князь, не заметив, обязательно проедет по моему лицу.
Я широко раскрыл рот, растянул губы, пошевелил языком, после чего произнес:
– Я вашему коню ногу случайно не отдавил, Святослав Николаевич?
Князь, приструнив коня ударом хромовых сапог по раздутым бокам, посмотрел на меня и вскинул вверх бровь. Его бронзовое лицо освещалось пожаром, как сполохами. Субординация не позволяла мне разговаривать с хозяином лежа, и я привстал с земли, точнее, с брезентовой подстилки, на которую кто-то заботливо перетащил меня с выгона. Сделать это мне было не трудно, тупая боль в спине не причиняла больших страданий.
– Выгрезился? – холодно спросил он. – Соображать способен?
– Еще не знаю, – ответил я, ощупывая голову.
– Воду принесла? – спросил князь, по-прежнему глядя в мою сторону, но вопрос был адресован не мне. Я обернулся и только сейчас увидел, что рядом со мной стоит Татьяна. Она протянула мне пластиковую бутылку с водой, но я отрицательно покачал головой.
– Почему это оказалось в твоей руке? – спросил меня князь, раскрывая ладонь и показывая мне зажигалку. Когда-то очень давно папа нашел в моем кармане пачку сигарет и задал очень похожий по интонации вопрос.
Я даже рта раскрывать не стал, потому как самый правдивый ответ все равно прозвучал бы как вранье, и покосился на Татьяну. Девушка с интересом наблюдала за работой пожарных и перебирала пальцами цепочку от ключей. Почувствовав мой взгляд, она повернула лицо в мою сторону. Не ручаюсь точно, какое выражение она встретила, но реакция ее была конкретной и очень понятной:
– Не напрягайся. Ничего умного ты сейчас не скажешь.
Разговора не получилось. Морщась от боли, я снял с себя куртку и пучком сухой травы попытался стереть след копыта. Прижимая крохотного и беспомощного щенка к груди, неподалеку стоял Палыч. Его седина была зловеще красной от огненных бликов. Заметив, что я поглядываю в его сторону, он подошел ко мне, припал на корточки и закашлялся.
– Ну? – неопределенно спросил он, кидая тревожные взгляды на пожар, на Татьяну и князя. – А я тебе щенков показать хотел… Кони-то, кони не угорели, а?
Кутенок, попискивая, слепо тыкался мышиной мордочкой Палычу в грудь, скреб дрожащими лапками по грубой ткани армейской куртки, принюхивался к ладоням, пахнущим не материнским выменем, а табаком, подтягивал нежное брюшко, сводил слабые ребрышки и плакал от голода и страха.
– Вот что, парень, – проговорил Палыч вполголоса, нервно поглаживая щенка. – Я тебе кое-что скажу, а выводы ты сам делай…
Он замолчал, потому как в этот момент встретился взглядом с Татьяной. Не было бы на его руках щенка, девушка наверняка отвернулась бы сразу. Лицо ее мгновенно отразило то нежное чувство, которое часто переполняет сердце девицы, еще не познавшей материнства, при виде милых и нежных зверей.
– Потом, – отрывисто шепнул Палыч, едва шевеля губами.
– А это кто такой?! – пискнула Татьяна, от умиления прижимая руки к груди. – Господи, крошечный какой! Несчастненький какой!
Щенок покорил ее. Татьяна приблизилась к Палычу и, не спрашивая разрешения, бережно взяла из его рук кутенка. Тот растопырил лапки, задрожал и пронзительно запищал.
– Если понравился – забирай, – бормотал Палыч. – Дай только немного подрасти. Как от мамкиной титьки оторвется, можешь забирать…
Конь под князем хрипел, скалил желтые зубы, испуганно водил глазами и нетерпеливо стучал копытами.
– Собери коней в табун и отведи на ухожу, – приказал Орлов, обращаясь то ли к Палычу, то ли к Татьяне, но девушка безошибочно приняла просьбу на себя, без ворчанья, что на конюха не училась, отдала Палычу кутенка и тотчас отошла в сырую темень.
– Рассказывай, – сказал Орлов мне, наблюдая за пожаром и недовольно качая головой: ему не нравилось, что пожарные работают слишком медленно и неловко. – Что ты здесь делал?
Я объяснил, что сначала нашел окурок на горбатом мосту, затем пошел дальше и нашел перед воротами конюшни зажигалку и чем это все для меня обернулось. Когда замолчал, то ужаснулся тому, как глупо выглядел мой рассказ. Орлов высказался так, как я и ожидал:
– Ты что ж, ночью по всей усадьбе окурки собирал? Ошелоумел, братец?
– Неужели вы не понимаете: кто-то очень хотел, чтобы я умер от печали под копытами лошадей! – ответил я, давая понять князю, что его тон несправедлив.
– Кто же это?
– Если бы я знал! Меня просто заманили в ловушку, которую заранее подготовили. Стойла ведь были открыты! И ворота конюшни были открыты. Лошади едва почуяли огонь, так сразу кинулись наружу.
– Тебе очень надо было на выгон лезть?
– Я увидел зажигалку. Она горела, как свеча, у самых ворот…
– Ладно, потом объяснишь, – перебил меня князь и хлопнул коня по шее. – Пошел!
Еще час я не знал, чем себя занять, ходил кругами вокруг пепелища, смотрел, как Татьяна вместе с князем управляются с лошадями, потом разговаривал с охранниками, дежурившими у ворот как раз в те минуты, когда за конюшней вспыхнули овсяные снопы, сложенные у торцевой стенки. Никто ничего подозрительного не заметил, никто через ворота не выходил.