Сладкий вкус огня
Шрифт:
— Дорогая, будь милосердной.
— А ты милосерден?
— Неужели мы не можем поговорить и пяти минут, не разрывая друг друга на части?
— А ты, значит, не рвешь людей на части?
— Послушай… остановись… мы вылечимся… Мы вернемся назад и начнем все сначала.
— Кого ты жалеешь? Меня или себя?
— Обоих.
— Налей мне еще джина.
Алкоголь пробудил в ней все злое и язвительное. Ее взгляд стал острым, как бритва.
— Послушай, мужчина моей жизни. Ты причинил мне достаточно боли. Теперь посмотри на меня хорошенько:
XIII
Эту ночь и последующие я спал у Феррера в его студии. Мне приходилось вставать рано, чтобы привести в порядок комнату, прежде чем придет его ассистент или модель. (Феррер иногда занимался художественной фотографией). Мы вместе завтракали и обсуждали тактику. Я надеялся на Марка. Во-первых, потому, что Ким его любила, а во-вторых, потому, что он знал Терезу и, таким образом, мог оценить всю ситуацию.
— Ты написал ей? — спрашивал он каждый вечер. — Я пытался.
Но никогда не переписывал свои черновики. Я не знал, что сказать Терезе. На третий день Марк подал идею: нужно написать Бонафу. Конечно, э го было бы великолепное решение. Жених, приятный молодой человек из Парижа, через третье лицо уведомляет о разрыве помолвки — прелестная галиматья, но я пытался объяснить Марку, что мое прошлое значило здесь больше, чем мое будущее. Тут речь шла скорее о письме человека, который завершил свой испытательный срок в монастыре и после должного размышления сообщает настоятелю, что не имеет призвания к монашеской жизни. Слишком силен зов мира… И еще я спрашивал тоном моралиста: имеем ли мы право строить свое счастье на несчастье других? Ким была путеводной нитью во всех моих рассуждениях. Я думал, что Марк поймет. И Тереза тоже. Написав адрес на конверте, я спросил себя: «Как ты мог так легко смириться с мыслью о том, что никогда не увидишь ее?» И не мог ответить.
— Серджио, ты слишком много думаешь.
— Я даже не несчастен.
— Не волнуйся, это пройдет.
— Я даже не знаю точно, когда я передумал.
— Скоро узнаешь.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты встал на правильный путь, — сказал он. — Чего тебе еще нужно?
— По-твоему, я был болен?
— Да, ты был болен, но теперь выздоравливаешь. И достаточно быстро.
Так же думала и Ким. Она не хотела, чтобы я возвращался сразу. Ей нужен был нормальный, совершенно здоровый муж.
— Будем надеяться, это пойдет тебе на пользу, — сказала она.
В отличие от Терезы она хотела, чтобы все вещи приносили пользу. Кроме того, она, похоже, пыталась пробудить во мне ревность. Это была неглупая идея. По вечерам, когда я снова видел Марка, у меня преобладала одна мысль: он видел ее, говорил с ней.
…Любой человек мог прикасаться к моей Ким, вдыхать ее аромат, любой, кроме меня. Я остался в карантине, готовый обрить голову, посыпать ее пеплом
— Ты должен понять, Серджио, у нее еще не прошел шок. Она боится, как бы ты не передумал, — объяснил он, наливая мне виски, от которого я отказался. Это был мой Рамадан, великий пост, период воздержания и покаяния.
Я позвонил Канаве и сообщил, что принимаю его предложение.
— Хорошо, — сказал он, — положись на меня. Буду держать тебя в курсе.
Но я почувствовал, что в его голосе нет прежнего энтузиазма. Прошло еще два дня. Порой я ощущал огромную и как будто живую пустоту. Обычно это случалось вечером, возвращалась тихая тоска по Терезе, и пульс начинал биться быстрее.
Но за ночь машина исправлялась, и утром я опять был хорошим солдатом, готовым к исполнению своих обязанностей. Я видел вещи достаточно ясно. Тлетворная обитель сумрака, дыма и серного пламени медленно отодвигалась от меня, и с каждым днем ее пары понемногу рассеивались. Наконец Ким позвонила мне.
— Не поужинать ли нам сегодня вместе?
Это был пароль, закодированное сообщение, которое означало, что моя мука подошла к концу. Возможно.
— Послушай, — сказала она, — об этом мы больше не говорим, идет?
Она накрыла примирительный ужин со свечами. Кушанья были самыми изысканными: цыпленок с грибами, суфле, бутылка моего любимого вина Но все же это немного напоминало ужин на сцене, где актеры делают вид, будто наслаждаются картонным цыпленком. Впервые паузы в нашем разговоре казались напряженными и мучительными. Они вырастали между нами и не давали приблизиться друг к другу. Тогда мы стали строить планы. Мы снимем дом за городом. Или купим, если новая работа окажется доходной. А что будем делать в Рождество? Отпуск на Канарских островах! Когда мы встали из-за стола, она сказала:
— Ты знаешь, я действительно решила родить ребенка. Но я хочу, чтобы ты тоже этого захотел. Только закажи, кого ты хочешь.
С этими словами она протянула мне руки. В колеблющемся свете свечей очертания ее тела сладостно округлились. У меня на глазах появились слезы. Я обнял ее.
— Моя любимая, моя единственная…
— Не надо больше говорить, — мягко попросила она.
— Пожалуйста, прости меня.
— Я тоже не всегда была права.
— Ты всегда была чудесной.
Некоторое время мы молчали. Потом она взглянула на меня, и легкая тень скользнула по ее лицу.
— Скажи, мы правда покончили с этим?
— Да, — твердо сказал я.
— Потому что еще раз я такого не перенесу.
— Мы — самая неразлучная пара на свете.
— Я так всегда и думала.
— Ты была права.
— Я люблю тебя, Серж.
— Я тоже люблю тебя.
— Мне нужно убрать со стола.
— Ты можешь сделать это позже.
Я поддерживал ее гибкое тело, медленно склонявшееся на подушку. На следующее утро в восемь часов тридцать минут зазвонил телефон. Я узнал голос Канавы.