Сладостно и почетно
Шрифт:
— А кто из нас понимает? Я вообще не отличу рубильника от трансформатора, вы все-таки ближе ко всей этой чертовщине. Связистов у меня под рукой нет ни одного, поэтому найдите их сами — арестуйте, если надо! Словом, поезжайте и разберитесь там на месте.
— Слушаюсь, — отозвался Эрих без воодушевления. — А что у вас? Клаус вернулся уже?
— Да, он здесь. Говорит, все прошло гладко, — ясно, Кейтель врет просто по привычке, чего ждать от этого прохвоста…
— Кейтель? Не понимаю. О чем вы, Мерц?
— Ну, он же уверял Фромма, будто
— Разве Фромм разговаривал с Кейтелем? Когда, уже после взрыва?
— Да, он звонил в ставку вскоре после того, как вы с Бернардисом уехали. Прошу вас, быстрее на радиостанцию — время не терпит…
Эрих, ничего не понимая, вышел из караульного помещения и остановился возле мотоцикла. Солдат за рулем запустил двигатель, покрутил рукоятку газа, вопросительно глядя на капитана.
— Теперь в Кёнигс-Вустерхаузен, — сказал Эрих, снова забираясь в коляску.
— Господину капитану предпочтительно через центр или в объезд?
— Давайте по Кольцу, скорее доедем.
Через несколько минут Потсдам и Михендорф остались позади. Мотоцикл покружил по развязке «клеверного листа» и, взревев, пошел заглатывать бетонированные километры автобана Магдебург — Франкфурт, образующего здесь южную ветвь Берлинского кольца. Эрих прикрыл глаза, они слезились от горячего ветра, который хлестал в лицо, пробиваясь под неплотно прилегающие защитные очки. Что все-таки произошло в ставке? Соврать Кейтель способен, но почему он вообще жив? Ведь не мог же начальник штаба ОКВ не присутствовать на совещании по обстановке; и если уцелел он, то мог уцелеть и Гитлер — хотя совершенно непонятно, каким образом. Взрыв был произведен, а мощность заряда рассчитывалась с трехкратным запасом…
Еще полчаса бешеной гонки сквозь ревущий тугой ветер, и впереди справа выросли тонкие мачты, стал прорисовываться паутинный чертеж антенн. На узкой дороге к воротам радиостанции, перегородив ее, стояла легкая бронемашина, унтер-офицер и двое солдат в полевом снаряжении, в касках и со штурмовыми автоматическими винтовками, подошли к мотоциклу. Эрих предъявил свое удостоверение особоуполномоченного штаба командующего армии резерва, и его пропустили. На станции все оказалось в полном порядке — эсэсовская охрана, обезоруженная, сидела в запертом помещении склада, технический персонал был на месте, и передатчик работал как ни в чем не бывало, излучая в эфир штраусовские вальсы.
Командир танковой роты, занявшей станцию, понятия не имел о том, что происходит, и, похоже, совершенно этим не интересовался. Полученный приказ он выполнил, а остальное его не касалось. Эриха он заверил, что будет неотлучно находиться у микрофонов и проследит, чтобы дикторы не вздумали зачитать какое-либо сообщение, не визированное штабом ОКХ. «Разумная предосторожность, — сказал он одобрительно, — за этими штатскими, знаете ли, нужен глаз да глаз, иначе эта публика такого натворит…» Канал прямой связи с Радиоцентром, позволяющий вести передачу непосредственно из студии на Мазурен-аллее, был по требованию Эриха заблокирован в первую очередь.
Обратный путь — немногим более тридцати километров — занял почти час, так как ехать пришлось через сильно пострадавшие от последних бомбежек Бритц и Нойкёльн; было уже около семи вечера, когда Эрих вернулся на Бендлерштрассе. Там он узнал, что несколько минут назад радиостанция «Дойчландсзендер» передала первое официальное сообщение о неудавшейся попытке покушения на фюрера.
Разыскав Квирнгейма, Эрих доложил, что радио Вустерхаузен находится под контролем, и поинтересовался, готов ли уже текст передачи.
— Какой передачи? — не понял Мерц.
— Надо же обратиться к народу! — сказал Эрих. — Эти мерзавцы упорно повторяют свою ложь, будто фюрер жив и здоров, ее следует решительно опровергнуть от имени новых властей. Зачем давать пищу для догадок, плодить слухи? Уж здесь-то, в Берлине, надо просто засыпать улицы листовками с сообщением о перевороте, один и тот же текст по радио и в печать — это же проще простого, найти типографию с запасом бумаги — или бумагу конфисковать в другом месте, — и за пару часов все будет сделано…
— Что вы, — возразил Мерц, — это уж вовсе ни к чему. Листовки, обращения по радио — это, знаете ли, апелляция к чувствам толпы… весьма опасная штука. Мало ли кто и как этим воспользуется! Нет, нет, гражданских к этим делам подпускать рано.
— Вы не соображаете, что говорите, — невежливо возразил полковнику капитан. — Что мы сможем сделать, если страна нас не поддержит? И на кой черт было тогда захватывать радиостанцию, если мы не собираемся обратиться к народу?
— Хотя бы для того, чтобы не обратились наши противники.
— Они, как видите, уже это сделали!
— Помилуйте, зачем же нам следовать примеру лжецов и демагогов? Доктор Геббельс, согласитесь, не лучший пример для подражания.
Так и не сумев переубедить Мерца, Эрих пошел разыскивать Штауффенберга. К тому было не пробиться, но в приемной он увидел Хефтена, который наспех закусывал, присев к телефонному столику. Обер-лейтенант приглашающе махнул рукой и велел вестовому принести еще бутылку вина и бутербродов.
— Разделите со мной трапезу, — сказал он. — Я только сейчас вспомнил, что последний раз ел еще там, когда завтракали с фон Мёллендорфом. Довольно скудно, кстати сказать, — сотрудников главной квартиры могли бы кормить и лучше.
— Не волнуйтесь, кого надо — кормят, — Эрих сел, морщась, потер колено — нога разболелась после езды в тесной коляске мотоцикла. — Вернер, расскажите наконец толком, что там произошло. Каким образом остался жив Кейтель?
— А черт его знает. Может, он заговоренный! Я сам удивляюсь. — Хефтен налил ему вина, придвинул тарелку с бутербродами. — Видели бы вы этот взрыв — можно было подумать, что туда долбанул снаряд «стопятидесятки»…
— Не понял, — стакан Эриха повис над столом. — Вы хотите сказать, что взрыв в бункере был виден снаружи?