Сладостное забвение
Шрифт:
Как я и говорил, мои кузены абсолютные идиоты.
Глава десятая
– Джон Уэбстер [25] –
Оно было серебряным, крохотным и светоотражающим. Я почти могла разглядеть в нем свое лицо. Я имею в виду, конечно же, платье Джианны. Длинные серьги с перьями,
25
Английский драматург (1578–1634). Цитата из драмы «Герцогиня Мальфи», написанной в 1612–1613 годах (акт V, сцена 5).
– …если соберешься так делать, то выбирай стриптизера-мужика. Поверь мне на слово. – Она разговаривала с моей пятнадцатилетней кузиной Эммой, которая устроилась на кухонном острове и со скучающим видом потягивала через трубочку пунш.
Я отошла от тетушек, обсуждавших девичник Адрианы. На другом конце стола сидела бабуля с чашкой кофе. До нас донеслась только часть разговора Джианны, фраза утонула в семейном шуме.
Я покачала головой, отчасти позабавленная, но главным образом чувствуя себя весьма неуютно. Слова, которые Оскар Перес прошептал мне на ухо, камнем лежали в животе. Он притянул меня к груди и велел улыбнуться, мол, улыбка это и есть моя дивная belleza [26] – что бы это ни значило. Я не знаю испанского и не горю желанием учиться. Этот прекрасный язык в его устах звучал чрезмерно грубо и агрессивно.
26
Красота. (исп.).
Я ненавидела, когда меня просили улыбнуться. Как будто моя улыбка – исключительно их собственность.
Оскар не уточнил, с чего вдруг он так недоволен, что я сбежала и переспала с другим мужчиной, но я могла найти этому лишь одно объяснение: он считал, что я стану его женой. Сложно вообразить, что папа бы на такое согласился, особенно учитывая, что Оскар не итальянец, однако мне пришлось сидеть рядом с ним за ужином, хотя раньше ничего подобного не случалось.
– Ты несчастна.
Я подняла взгляд от царапин на деревянной столешнице и посмотрела в бабулины карие глаза, а затем покачала головой.
– Неправда. – Я бы никогда не позволила мужчине вроде Оскара отнять у меня счастье.
– Из тебя плохая врунья, cara mia [27] .
Я промолчала, не зная, что ответить.
– Мелкие проблемы кажутся такими большими, когда ты молод, – вздохнула она. – Я тоже постоянно волновалась… Прямо как ты. И что мне это дало? Ничего. Не трать время на то, что не можешь изменить. – Бабуля поднялась, опершись рукой на стол. – Я пойду спать.
– Доброй ночи, бабуль.
27
Дорогая моя. (итал.).
Она повернулась ко мне.
– Знаешь, что надо сделать, когда несчастен?
У меня не было сил спорить и возражать, что я отнюдь не несчастна, поэтому я лишь вскинула бровь.
– Что?
– Что-нибудь захватывающее.
– Например?
– Ну… как насчет покурить сигарету с красивым мальчиком?
Уф. Я не смогла сдержать улыбки. Только бабуля могла назвать Николаса мальчиком.
– Доброй ночи, tesoro [28] . –
28
Сокровище. (итал.).
Пламя плясало на кончике свечи, отдаленно напоминая о фальшивых улыбках под гипнотизирующим оранжевым светом. Прозрачные занавески развевались на легком летнем ветерке, лампа отбрасывала мягкий свет на ряды книжных полок. Из-под двери в библиотеку просачивались еле слышные звуки песни Фрэнка Синатры, да так тихо, что они вполне могли быть просто отголосками схожего вечера полувековой давности.
Я сидела в кресле у камина, поджав ноги и положив книгу на подлокотник. Даже осилила пару страниц, прежде чем сдаться и рассеянно уставиться на свечу с ароматом лаванды. Туфли лежали покинутыми на полу, белые ленты струились по красному узорчатому ковру.
Некоторое время назад я сбежала из кухни так быстро, как только смогла. Мамины разговоры о свадьбе превратились в раздражающие возгласы, которые делались все громче и громче, пока мне не стала жизненно необходима тишина. Дело уже было даже не в Оскаре Пересе, а в невысказанных словах и неясном будущем.
Милашка Абелли защищала настоящую меня от внешнего мира, как твердая кокосовая скорлупа. Ее нельзя разломить без крепких инструментов. Опустить барьер означало обнажить ту часть меня, которую мало кто видел: часть меня, обладающую чувствами. Уязвимую меня. Я не знала, почему продемонстрировала свое истинное «я» Николасу Руссо. Может, из-за его равнодушия мне показалось, что ему не станет интересно меня разламывать.
До ушей донесся щелчок открываемой двери, и я подняла взгляд: Николас переступил порог библиотеки, словно призванный моими мыслями.
Когда он оторвал глаза от пола и заметил меня, то резко замер. На секунду мне почудилось, что он развернется и уйдет, ни проронив ни слова. Взгляд его был безразличным, надменным – как будто он заявился в свою библиотеку и обнаружил в кресле служанку. Этот человек не хотел иметь со мной ничего общего. Он мне, в свою очередь, тоже не нравился. Если честно, по большей части именно потому, что я не нравилась ему.
Николас прищурился.
– Почему ты не на вечеринке?
– Почему ты не там? – выдала я.
Он провел рукой по галстуку и задумался, взвешивая плюсы и минусы моего общества. Похоже, плюсов было немного.
Что-то решив, он закрыл дверь и направился к мини-бару, так и не ответив на мой вопрос. Налил себе выпить, а я попыталась притвориться, что здесь никого нет, хотя Руссо заполнял своим присутствием всю комнату, сбивая поток моих мыслей. А затем я украдкой принялась наблюдать за ним, за каждым отточенным движением, с которым он наливал в стакан виски.
Кожа зудела, как провод под напряжением, платье мигом отяжелело, по плечам пробежал ветерок из открытого окна. Когда Николас прошел мимо меня, я сделала вид, что целиком и полностью поглощена мелкими черными буковками на страницах, хотя в действительности не могла прочесть ни единого слова об убийстве Джона Кеннеди. История и факты всегда заставляли меня чувствовать себя лучше, особенно когда я была в смятении, поскольку напоминали, что однажды и я стану воспоминанием, как все они.
Николас сел в кресло у окна и достал телефон, наклонился вперед, опершись локтями о колени. Он расстегнул пиджак, и я увидела черный жилет, облегающий плоский живот. Галстук повис криво, после того как Николас ослабил узел, и я внезапно подумала: «Значит, так он выглядит с утра, когда еще не привел себя в порядок?»