Слава для Бога
Шрифт:
— Ему нездоровится. — Загородила двери девушка. — Приходи в другое время.
— Это ничего. — Хмыкнул гость. — У меня лекарство есть, специально от его недуга приготовленное. Вмиг на ноги поставлю.
— Ты от князя? — Догадалась Любава. — Ты лекарь? Тогда проходи. Пятый день из-за стола не встает, боюсь умом тронется. У него и так беда за бедой.
В доме было чисто и тепло, потрескивала печь, в зеве которой ухали наливающиеся ароматом щи, наполняя воздух комнаты запахами наваристого бульона, и даже Перв, ни смотря на долгий запой, выглядел аккуратным. Как это удавалось делать девушке, непонятно, но она справлялась,
Гость хмыкнул, и как показалось Любаве, довольно улыбнулся. Постучал яловыми, красными сапогами о порог, стряхнув без остатка воду и грязь, что у него довольно лихо получилось, и вошел. Не задерживаясь ни на миг, так и не снимая плаща и не показывая лица, он подошел к воеводе. Остановился, нависнув над тем немым укором, покачал осуждающе покрытой капюшоном головой, постоял недолго, а затем положил на затылок отца Славуни ладонь.
Перв вздрогнул, зашевелился, и поднял голову, уставившись на незнакомца красными с перепоя и слез глазами:
— Ты кто? — Прохрипел он сухим с похмелья голосом, и икнул. — Чего надоть?
Гость, все также не снимая плаща, и не показывая лица, опустился рядом на табурет, вытащил из-под полы прозрачный, высокий кувшин, наполненный розовой жидкостью, и поставил на стол.
— Принеси-ка милая нам две чистые кружки, и щец, что так аппетитно пахнут, да еще пару плошек к ним, и хлеба краюху. — Произнес он в сторону воеводы, не поворачивая головы, затем ловко достал из-за голенища сапога деревянную ложку, положил ее рядом с кувшином и только тогда развернулся к Любаве. — Ты поспеши девица, а как приготовишь все, так и домой ступай, там тебя мамка потеряла, беспокоится. Неча тут уши греть, у нас разговор мужской будет, тебе слушать невместно.
Вроде негромко сказал, даже можно сказать ласково, но девушке спорить с ним, а уж тем более возражать, почему-то не захотелось. Уж слишком властно у него получилось приказы раздавать, знать право имеет. Сразу видно, высокого полета птица. Любава ловко накрыла на стол и быстренько выбежала вон. Пусть мужики поговорят, да обсудят с глазу на глаз, дела свои, а она действительно давно дома не была, влетит ей от мамки, с папкой за долгую отлучку.
— Ты не ответил. Кто таков? — Перв попытался подняться, но ноги отказывались держать, и он безвольно вновь рухнул на табурет.
Незнакомец молча взял кувшин, и наполнив кружки до краев, одну из них пододвинул воеводе. Тот непонимающе, осоловевшими глазами, проследил за его действиями, хмыкнул довольно, и опрокинул жидкость в себя. Крякнул, и блаженно улыбнулся. — Добре, а чего сам-то не пьешь? Али брезгуешь? — Гость, качнул головой, словно отрицая навет, откинул капюшон, немного отпил из чарки, и поставил на стол.
Красивое лицо сорокалетнего мужчины, с русой кудрявой, словно специально завитой бородой, умными, но жесткими и цепкими как колючки, голубыми глазами, посмотрело на Перва с любопытством, и немного с осуждением.
— Отец я его. — Как-то обреченно произнес незнакомец.
— Кого? — Не понял его воевода.
— Богумира, кого же еще. — Мотнул тот головой в сторону спальни. — Поговорить вот с тобой пришел, да познакомится поближе, а ты тут в состоянии овоща на грядке. — Он посмотрел в глаза внезапно смутившегося собеседника. — Никак сваты мы с тобой, а не видались еще ни разу. Ты еще кружечку-то выпей, не стесняйся. Вижу что хочешь, так чего себя неволить. В Яви такого не попробуешь, то «Нектар», из самой Прави, напиток божественный, он тебя быстро на ноги поставит, мозги прочистит, лишь легкое головокружение останется.
— То же бог значит? Сваты говоришь... — Горько усмехнулся Перв, и выпил еще заботливо пододвинутую Даждьбогом кружку. — Какие мы сваты? Дочь моя сгинула, сын твой поленом бесчувственным лежит. Какая уж тут свадьба...
— И дочь твоя жива, и Богумир поднимется. Я это точно знаю. Веру терять просто не надо. Вера она горы сворачивает, моря осушает, а реки вспять оборачивает, это я тебе как бог говорю. — Он еще немного отпил из кружки, и грохнул ей об стол. — Верить надо, а не раскисать.
— Что же вы, боги, такое с детками нашими допустили, и теперича ничего уже поделать не можете? — Осуждающе посмотрел на него воевода. — Или не хотите? Как связался я с вами, так горе-горькое поселилась в моем доме. Нет от вас счастья. Беда одна, да слезы.
— В чем-то ты прав, да только рано выводы делаешь. Не познав беды лихой, и вкус счастья не изведать. — Улыбнулся Даждьбог. — Ты отец той, кого небеса признали и принять готовы. Тебе веру терять никак нельзя, не по чину теперь. Время пройдет, а вместе с ним и беда с обидой, вот тогда тебе, за хулу в словах своих, стыдно станет. Так, что думай и верь...
Перв нахмурился:
— Слышал я, что сына твоего жертва человеческая, кровавая, на ноги поставить сможет. — Он посмотрел в глаза собеседника. — Мою возьми. Мне все едино, я жизнь ужо прожил, а Богумир тогда встанет, он же мне теперича почитай, как сын. Дочь вернется, он уж и здоров. Свадебку справят... Заживут в радости... — Воевода не смог договорить, голос сбился, и глаза наполнились слезами, он отвернулся.
— Вот Богумир обрадуется, узнав, что у отца жены жизнь отнял, ради того, чтобы свою хворобу изгнать. — Ехидно хмыкнул Даждьбог, и еще отхлебнул нектара. — А уж как Славуня-то рада будет тятькиной смерти, вот ей жить-то после этого сладостно будет. Вот счастье-то... — Он положил руку на плечо воеводы. — Думай, что говоришь сват, и пей теперича поменее, а еще лучше вовсе брось, тебе еще внуков поднимать да нянчить, кто как не ты им науку воинскую преподаст, кто уму-разуму научит? Правду, от кривды кто отличить поможет? Нет у них на земле другого деда, кроме тебя, а те, что на небесах, те далече, и туда смертным ходу нет. Иди прямо сейчас к князю, да потребуй работы поболее, да потяжелее. Пусть тебя делами загрузит, да так, чтобы домой только доползти и смог. За трудами тяжкими, и мыслям дурным места в голове не будет. Жди воевода и верь. Все наладится. Вернутся дети и счастливы будут. Это я тебе как мужчина, как отец, и как бог говорю.
***
Очнулась Славуня в странном маленьком, жарко протопленном, сухом помещении. Тусклый свет, от куда-то с боку, выхватывал из полумрака бревенчатые не ошкуренные от потрескавшейся коры, бревна стен, и потолок, неаккуратно сработанный из тесанных, неструганных досок, в щелях между которыми торчали пучки желтого, сухого мха. Пахло хвоей и медом. Рядом кто-то тихо разговаривал.
Трое сидели за столом. Два малюсеньких мужичка, один из которых, рыжий. Он был ей смутно знаком, но она не помнила от куда его знает, и кто он такой, память отказывалась вспоминать, вырезав безжалостно прошлое. Никто она, ни что было ранее, девушка не знала.