Слава для Бога
Шрифт:
— Я помогу. — Славуня присела перед ней, но та замахала руками.
— Что ты, что ты! Сама я. Неча белы рученьки марать, вон сколько на ходунках грязи-то налипло. Иди милая, я сама справлюсь. Сучек видать попал, вот и колется, ступать мешает. Вытряхну да догоню. Иди, не сумлявайся. Я скоренько.
Слава пожала плечами. Зачем навязываться тому, кто от помощи отказывается, неприлично это. Поднялась да пошла в направлении, указанном бабушкой, тут не заблудишься, тропка одна, других нет.
Последнее, что запомнила девушка, так это то, как показался на взгорке еловый лес. Только и успела подумать: «Действительно
Темно и страшно. Ее видимо похитили, и только один человек, а вернее богиня, это могла сделать — Инглия. Только один есть у Славы враг, могущественный, страшный и жестокий. Пощады не будет, и помощи ждать неоткуда. Лель ушел, как только появился Орон, а тот куда-то улетел, каркнул, и как пес с цепи сорвался, только и видела его. Никто не знает теперь куда ушла девушка, где искать. Надятся ей теперь можно только на себя.
Что-то зашуршало в темноте, затопало семенящими шажками, заохало, быстро приближаясь, и споткнувшись о вытянутые ноги Славы, упало грохнув металлическим звуком то ли кастрюли, то ли ведра об пол.
— Да чтоб тебя упыри сожрали!... Чтоб тебе пусто было!.. Какого лешего ты тут растянулась?... Другого места отдохнуть не нашла? И вообще. Чего тебе тут понадобилось? — Писклявый голос, заверезжал, изрыгая проклятия.
Слава даже ничего не успела ответить, как зажегся тусклый фонарик, осветив маленького мужичка, ростом с грудного ребенка, с всклокоченной рыжей бородой, в потертом тулупчике из шкуры непонятного, в силу засаленности, животного, в холщовых, широких, оранжевых штанах, с грубой красной заплаткой на коленке, сношенных лаптях на голую ногу и зимней шапке «треухе», с опущенным вниз одним ухом, а вторым, торчавшем вверх как ухо насторожившегося кролика, с которого свисали лохмотья квашенной капусты. Красные глаза сверкали праведным гневом, а нос-сарделька, пыхтел и сопел, выражая всю степень обиды.
В одной руке тот держал какое-то убогое подобие чугунной сковороды, с оставшимися там остатками капусты, а в другой, вытянутой вверх — огромного светляка, с вытаращенными от испуга глазами, открытым в ужасе беззубым ртом, и раскрытыми, трепещущими от страха крыльями.
— Ты говорил, что тут нет никого! — Истерично заверещал тот, тонюсеньким голоском взволнованного сверчка, до которого пытался достучатся дятел. — Говорил: «Бабка в город ушла. Возьмем закуски, по-быстрому, и айда домой, никто не узнает». — А теперь что? Теперь эта девка нас сдаст. Пропали мы. Не за грош сожрут.
— Не мельтеши. — Мужичек, вытер грязной ладонью бороду, собрав застрявшую там капусту в щепоть, и закинув в несоразмерно большой, относительно головы и тела рот, показав крупные желтые зубы, захрустел, громко чавкая. — Не сдаст она никого. Вон глянь, сама тут связанная лежит, пленница она.
— Чавой-то бабка девок воровать принялась, совсем свихнулась тут в одиночестве? — Светляк, тут же успокоился, лихо расправил задумчиво, одной из шести лап короткие жесткие нитки усов, и направил луч света, из светящегося пуза, на пленницу. Присмотрелся, расправил крылья и слетев с ладони своего спутника, завис над девушкой. — Связанная, значит не опасная, — кивнул утвердительно, и сел той на грудь, внимательно всматриваясь в глаза. — Ответствуй. Кто такая? Зачем тута?
— А вы знаете, что воровать, это грех? Нехорошо это. — Не смотря на всю сложность положения, Славе вдруг стало смешно. Она одновременно нахмурилась, выражая напускное осуждение и улыбнулась, не в силах сдержаться от вида незатейливых воришек, пойманных на месте преступления.
— Кто воровал? Кто воровал?! — Подпрыгнул и запищал возмущенно мужичек. — Мы только мальца, на пробу и взяли. Вдруг перекисла капустка?.. Как без пробы-то? Без контролю? Всего-то и горсть... — Он не успел договорить, потому что Слава его перебила:
— Сознайся, что украли? Ведь украли же? — Едва сдержав смех, сощурила глаза девушка. — Ладно. — Примирительно продолжила она. — Так и быть, я никому не расскажу о вашем нехорошем поступке, а за это вы меня развяжите, и расскажите, куда я попала.
— Развязать?... — Задумался Мужичек. — А драться не будешь? Вам людишкам веры нет. Вы на обиду скоры.
— Не буду. Зачем мне. Я драться не люблю. — Славуня сделала честные глаза. — А вы кто, вообще?
— Я Филька — домовой, а он Светозар — светляк с кромки. Сбежал оттуда, теперича у меня прячется. Боится, что назад возвернут, не нравится ему тама. — Мужичек подошел ближе и склонился над девушкой. — А ты сама-то кто такая будешь, и какими такими коврижками, тебя сюда заманили?
— Славуня я, невеста бога Богумира. — Решила девушка повысить свою значимость перед новыми знакомыми. Одно дело просто человек, а другое избранник божий, другое отношение. — Шла к бабуле, с внучком ее поговорить. Уговорить быть поласковее, не обижать старушку.
— Это с кем поговорить? Это с Лихом что ли? Сдурела девка совсем? Страх потеряла? — Филька выпучил глаза, но внезапно сел на корточки и схватившись за живот захохотал. — Вот уморила... Бабуля... Это же надо так обозвать... Первый раз слышу, что бы так кикимору величали. Ведьмой слышал. Образиной слышал. Чучелом слышал, даже навозом болотным разок называли, было дело, но вот что бы бабулей!.. Не, не было такого на моей памяти. Ты бы ее еще милашкой назвала...
— Хватит. — Рявкнул на него светляк. — Чего разошелся-то. Тут дело сурьезное. Ноги надо уносить, пока старуха с внучком не заявились. — Он задумался. — Чего с девкой-то делать? Видела она нас тут. Сдаст. Как пить дать сдаст...
— Делов-то. — Пожал плечами домовой. — Развяжем, да с собой возьмем. Там под кривой елью, я нору барсучью видел. Кикимора с Лихом барсучий дух не переносят, не сунуться. Там укроемся, да переждем чутка, пока все не успокоится. Затем тропинку, как к городу идти, девахе укажем, восвояси спровадим, да расстанемся на этом. Вот и все. Подними-ка руки красавица, я путы перегрызу. Только не брыкайся, я быстренько.
***
Орон выглядел растерянным, и угрюмо опустив голову, вздрагивал, выслушивая гневную отповедь Перуна, а тот, с взлохмаченной потрескивающей электричеством бородой, метал из глаз молнии, которые разбиваясь о птичьи перья, заставляли тело пернатого, вспыхивая на кончиках синими искрами, дымится. Но что только не вытерпишь, коли виноват, а он очень сильно провинился.
Морена сидела неподалеку, обхватив голову руками, и монотонно раскачивалась. Перед ней на коленях стоял Даждьбог, и пытался успокоить, держа ее за плечи, но она этого даже не замечала, и бормотала себе под нос.