Слава моего отца (Детство Марселя - 1)
Шрифт:
– Что?!
– в ужасе спросила мама.
– Не пугайтесь, Огюстина, мы обследуем его всячески и пробные выстрелы дадим, привязав к гашетке бечевку. Если оно взорвется, Жозеф останется без ружья, зато сохранит правую руку и глаза.
Он снова осмотрел затвор и сказал:
– Может статься, что под воздействием несколько более сильного заряда оно изменит свой калибр и превратится в ружье на уток. В общем, завтра все выясним. А сегодня будем готовить боеприпасы!
– И дядя Жюль по-военному скомандовал: - Погасить
Обернувшись ко мне, он добавил:
– С порохом не шутят!!
Перепуганная мама побежала на кухню заливать водой угольки, еще тлевшие в печке. Тем временем отец проверил, не течет ли керосиновая лампа и прочно ли она подвешена.
Для тетушки, по-видимому, эта опасная процедура была не внове; она поднялась к себе наверх кормить братца Пьера я больше не вернулась.
Мать села в двух метрах от стола; я стал впереди, у маминых колен, решив, что в случае взрыва заслоню ее своим телом.
Дядя выбрал одну из крохотных жестяных фляжек и осторожно соскреб с горлышка резиновую полоску, обеспечивавшую герметичность фляжки. Я увидел торчавший из пробки копчик - малюсенький шнурочек; дядя осторожно ухватил его пальцами, потянул и вытащил пробку. Затем наклонил фляжку над листом белой бумаги и высыпал щепотку черного порошка.
Я невольно подошел ближе, словно загипнотизированный... Так вот он, порох, страшное вещество, которое убило столько животных и людей, взорвало столько домов и забросило Наполеона в глубь России! А на вид ничего особенного: просто толченый уголь, и всё...
Дядя взял большой медный наперсток, укрепленный на кончике черной деревянной палочки.
– Вот мерка для определения веса, - сказал он мне.
– На ней нанесены деления, обозначающие граммы и дециграммы; это позволяет дам рассчитывать с достаточной точностью.
Наполнив мерочку до краев, он выбросил затем из нее порох на чашку маленьких весов. Чашка опустилась, потом медленно поднялась и застыла.
– Порох не отсырел, - заметил дядя.
– Он весит столько, сколько должен весить, и блестит, - словом, порох отличный.
И началась набивка гильз; в ней участвовал и отец: он прижимал порох в гильзе промасленным пыжом - из тех, что состряпал утром дядя Жюль, - потом насыпал дробь, клал сверху еще один пыж и накрывал его картонным кружком с большой черной цифрой, указывавшей калибр дроби.
Затем приступили к окончательной обработке: маленький прибор с рукояткой сплющивал верхний край патрона, превращая его в закраину, которая плотно прикрывала смертоносное соединение.
– Шестнадцатый калибр больше двенадцатого?
– спросил я.
– Нет, - ответил дядя, - немного меньше.
– Почему?
– А в самом деле, - заметил отец, - почему у крупных калибров номера меньше?
– Это нехитрая загадка, но вы правильно делаете, что спрашиваете, - с глубокомысленным видом изрек дядя Жюль.
– Калибр номер шестнадцатый - это такое ружье, для которого из одного фунта свинца можно отлить шестнадцать круглых пуль. А для номера двенадцатого отливают из того же фунта свинца только двенадцать пуль, и, если бы существовало ружье калибра номер один, оно стреляло бы пулями весом в один фунт.
– Вот это исчерпывающее объяснение!
– сказал отец.
– Ты понял?
– Да, - ответил я.
– Чем больше пуль делают из одного фунта, том они меньше. И тогда получается, что дуло ружья меньше, когда у него большой номер калибра.
– При расчетах, наверно, имеется в виду фунт в пятьсот граммов?
– спросил отец.
– Вряд ли, - ответил дядя.
– Думаю, что речь идет о старинном фунте - в нем четыреста восемьдесят граммов.
– Великолепно!
– обрадовался отец, явно очень заинтересованный.
– Почему?
– Потому что я уже знаю, как составить для средних классов целый ряд задач такого типа: "Один охотник, имея семьсот шестьдесят граммов свинца, отлил двадцать четыре пули для своего ружья. Спрашивается: если вес старинного фунта равен четыремстам восьмидесяти граммам и цифра, обозначающая калибр, обозначает также число пуль, которое можно отлить из одного фунта свинца, то какого калибра ружье этого охотника?"
Папино педагогическое открытие меня немного встревожило: я испугался, как бы его не испробовали на мне, в ущерб моему досугу. Но я успокоился, сообразив, что отец слишком увлечен новой страстью и вряд ли пожертвует своими каникулами, чтобы испортить мне мои. Дальнейшие события показали, что я рассудил правильно.
К концу вечера столешницу занял целый батальон разноцветных патронов, выстроившись шеренгами, точно оловянные солдатики. Вечер этот был для меня необыкновенно интересен.
Однако что-то меня тяготило, омрачало мою радость, и мне никак не удавалось понять, в чем причина.
И только перед сном, снимая носки, я понял.
Дядя Жюль весь вечер говорил таким тоном, словно он самый ученый, словно он здесь учитель, а мой лапа, член экзаменационной комиссии на выпускных экзаменах, усердно слушал его с простодушным видом невежды-ученика.
Мне было стыдно, я чувствовал себя униженным.
На другое утро, получив свою чашку с молоком, подкрашенным кофе, я открыл маме свое сердце.
– Тебе нравится, что папа будет ходить на охоту?
– Не очень, - ответила она.
– Это опасная забава.
– Ты боишься, что он упадет с лестницы со своими патронами?
– О нет! Не так уж он неловок... Но все-таки порох - коварная вещь.
– А мне это не потому не нравится.
– Тогда почему?
Секунду я колебался - ровно столько, сколько нужно, чтобы сделать большой глоток кофе с молоком.