Слава моего отца (Детство Марселя - 1)
Шрифт:
* * *
Сейчас я их больше не видел и до меня не доходило ни звука.
Но сыскать их для команча плевое дело.
Стараясь ступать возможно тише, я поднялся по склону до опушки соснового бора. Там я остановился, напрягая слух: мне показалось, что я слышу где-то надо мною шаги, отстукивающие по камням. Я снова двинулся вперед, вдоль лесных зарослей. Я добрался до конца первой полосы соснового бора, у края какого-то плато. Прежде здесь были виноградники, а теперь росли сумах, розмарин, красный можжевельник. Но эти растения невысоки, и я увидел вдали картуз и берет. Обладатели их шли по-прежнему быстрым шагом, с ружьем на плече. Подле большой сосны они остановились: берет
Грянул оглушительный выстрел, и гул его, отраженный отвесными скалами ложбины, долго еще звучал, перекатываясь от эха к эху... Охваченный ужасом, я подбежал к ближайшей сосне и вскарабкался на нее. Я уселся верхом на толстый сук, дрожа от страха, что вот-вот выскочит раненый кабан, тот самый, который разбросал на десять метров вокруг внутренности однорукого браконьера.
Но, когда ничего подобного не случилось, меня стали терзать другие мысли: а вдруг кабан в эту минуту потрошит моего папу? И я взмолился богу - если только он есть, - чтобы он наслал кабана на дядю Жюля: ведь дядя верит в рай, стало быть, умирать ему легче.
Но берет появился слева от меня, над красным можжевельником: дядя высоко поднял черную птичку величиной с голубенка и крикнул: "Дрозд замечательный!" Из чащи дрока вынырнул картуз и поспешил к нему. Они о чем-то уговорились и снова пошли в разные стороны.
Я слез с дерева и устроил сам с собою совещание. Нужно ли спускаться вслед за ними в ложбину? Кустарники были так высоки, что мешали мне видеть охоту; кроме того, как и говорил Поль, охотники могут ненароком пальнуть в меня.
Если же я буду по-прежнему идти вдоль гребня до самого края гряды, прячась за фисташковыми деревьями, то я все увижу, оставаясь для них невидимым. И вот еще что: предположим, они ранят кабана; он все равно не доберется до меня, и я могу даже прикончить чудовище, сбросив на него обломки скал. Итак, я понесся бегом сквозь заросли дубка-кермеса, царапавшие мне икры, сквозь можжевельник и хвою... Сначала я сделал довольно большой крюк по плато, затем проник в чащу и вышел к обрыву.
Они были внизу, в широкой ложбине, окруженной голубоватыми скалами. Посреди - высохшее уже русло, прорытое дождевым потоком, сбегающим с холмов. Высоких деревьев мало, зато густая чаща низкорослого багряника, который был охотникам по пояс.
Неподалеку от меня по откосу шел отец. Он взял ружье на изготовку, прижимая локтем приклад и держа правую руку на курке, а левую - под спусковой скобой. Он шел осторожно, пригнувшись и перешагивая через кустарники.
Он был прекрасен (прекрасен и грозен), и я немало им гордился. Дядя шел по противоположному склону, параллельно отцу. По временам он останавливался, подбирая с земли камень, швырял его в ложбину и несколько секунд выжидал; сейчас я видел их обоих лучше, чем если бы их сопровождал.
Когда дядя бросил третий камень, из чащи взметнулась крупная птица и стрелой полетела навстречу охотникам. С чудесной быстротой дядя приложился, прицелился и выстрелил: птица камнем упала наземь, а за ней, рея в лучах солнца, медленно опустились перья.
Отец бегом, перепрыгивая через колючки, бросился поднимать дичь и показал се издали дяде, который крикнул:
– Это бекас! Положите его к себе в ягдташ и идите в этом же направлении, метрах в двадцати от обрыва!
Его ловкость, хладнокровие и самообладание привели меня в восторг, и я почувствовал, что моя обида растаяла: Буффало-Билль26 имеет право лгать!
Они продолжали свой путь; но, опередив меня, оказались вне моего поля зрения. Я осторожно выбрался и, побежав по огромному плато, описал новую дугу, чтобы в свою очередь опередить их. Солнце сияло на высоте двух метров над горизонтом, и я мчался, провожаемый утренним благоуханием лаванды, которую топтал на бегу.
Когда мне показалось, что я уже обогнал охотников, я свернул к гряде; но вдруг я увидел, что впереди бежит какая-то золотистая курочка с алыми крапинками у начала хвоста. Я замер: куропатка! Это куропатка! Она стремительно проскользнула мимо, точно крыса, и исчезла под ветвями огромного красного можжевельника.
Я бросился за ней напролом сквозь можжевеловые ветки, на которых нет колючек. Но алые перышки замелькали и с другой стороны: курочка была не одна, я увидел еще двух, потом четырех, потом еще с десяток... Тогда я взял вправо, чтобы заставить их бежать к гряде, и этот маневр удался; но они не поднялись в воздух, словно считая, что если при мне нот оружия, то незачем принимать решительные меры. Тогда я набрал горсть камней и швырнул их перед собой; мощный гул, точно где-то из вагонетки сбрасывают булыжник, привел меня в ужас; секунду я ждал, не покажется ли неведомое чудовище, затем сообразил, что это взлетела стая: она метнулась к гряде и опустилась в ложбину.
Когда я подходил к обрыву, раздались два выстрела, почти одновременно. Я увидел отца - он явно только что стрелял и теперь провожал взглядом плавный полет прекрасных куропаток... Но все они бестрепетно парили в утренней лазури.
Вот тогда-то из-за огромного куста дрока появился берет, над которым торчало ружье. Он спокойно выстрелил; первая куропатка качнулась влево и упала, точно оторвавшись от неба. Остальные сделали петлю вправо; дуло ружья описало дугу, и раздался новый выстрел. Вторая куропатка, словно взорвавшись в воздухе, рухнула почти вертикально на землю. Я ликовал, но вполголоса... Оба охотника, потратив некоторое время на поиски своих жертв, оказавшихся на расстоянии пятидесяти метров одна от другой, потрясали убитыми куропатками, показывая их издали друг другу. Отец кричал: "Браво!" Тут я увидел, что, кладя дичь в свой ягдташ, он вдруг подпрыгнул и стал торопливо выбрасывать пустые гильзы из ружья; по отличный заяц, который в эту же секунду прошмыгнул у него между ног, не стал дожидаться конца этой процедуры; задрав хвостик и наставив уши, он скрылся в чаще. Дядя Жюль воздел руки к небу:
– Несчастный! Надо было срразу же заррядить рружье снова! Как только вы выстррелили, тут же зарряжайте снова!
Отец, огорченный неудачей, только развел руками и грустно зарядил свою пищаль.
Во время этого происшествия я стоял у края гряды, но охотники, завороженные куропатками, меня не заметили. Я сообразил, что совершаю неосторожность, и, отступив на несколько шагов назад, оказался в укрытии.
Я был подавлен нашей неудачей, в моих глазах это был полнейший крах. Отец дважды упустил свой "выстрел короля", а тут еще этот зайчишка насмеялся над ним - заставил сделать антраша и показал ему зад. Это было удручающе смешно.
Но я тотчас нашел оправдание отцу: он стоял как раз под откосом и не успел заметить куропаток, а дядя Жюль мог стрелять спокойно, как в тире; кроме того, отец еще не привык к своему ружью: ведь дядя Жюль говорил, что самое главное освоить свое оружие; это был первый опыт отца, он впервые испытал волнение охотника, потому и забыл "заррядить". Но, в общем, я вынужден был признать, что этот случай подтвердил мои опасения. Я решил никогда и ни с кем об этом не заговаривать, а особенно с самим отцом.