Слава России

Семёнова Елена

Он, действительно, оставался боголюбив. И, как в юности, любил затвориться в тишине храма на целую ночь и петь псалмы и акафисты. В этом утешалась душа. Этим врачевались раны ее… Хотя и не все. Одну рану никакой молитве не удавалось исцелить.

Дом, разделившийся в себе, не устоит. Не таким ли вышел дом самого Андрея? На горе и погибель встретил князь свою Улиту… Первые годы он еще верил, что сердце гордой и своенравной красавицы отогреется, что явится и в ней ответное чувство на мужнину ласку. Ведь не силой же приневолил он ее к алтарю, но сама согласилась она, будто бы и впрямь одумавшись и поняв, что нет вины Андрея за погибель ее отца.

Но шли годы, появлялись на свет дети, а ничего не менялось. Холодом веяло от княгини

Улиты, и всякий миг, находясь с нею рядом, чувствовал Андрей, что жена ненавидит его. Нет, она не показывала виду, она была образцовой женой и княгиней, но не так уж недогадлив был князь, чтобы обманываться благопристойным внешним, не разумея сокровенного. Это сокровенное приводило Андрея в ярость. Он мог громить и принуждать к покорству волжских булгар и своих родичей половцев, мог сокрушать крамолу многочисленных братьев, мог заставить следовать воле своей где хитростью, а где силой и жестокостью. Он мог выстроить дивные города и святые обители. Но не мог устроить собственного дома, не мог подчинить своей воле собственной жены. Впрочем… Ведь она не противилась той воле, а лишь ненавидела ее! Разве инаким было отношение князей да бояр, булгар и половцев – всех, кого он, Андрей, принуждал подчиняться своей воле? Они подчинялись. И ненавидели. И ждали часа, чтобы отомстить…

– Господи Всемогущий, для чего тогда все? – сорвался горький вопрос с княжеских уст. – Прах и тщета все, суета сует… Может, и не поздно еще возвратиться к тому, о чем грезил в лета невинные? Оставить стол и удалиться в святые обители Твои, замаливать грехи? Лучшего и нет исхода… Но что тогда станет здесь? Что без меня станет?.. Я Белую Русь городами и селами застроил и многолюдною соделал. Так неужто напрасно? Так неужто оставить все это на раззор и опустошение?..

Пока Андрей предавался мрачным мыслям, оплакивая сына и собственные грехи, княгиня Улита также не смыкала глаз. В ее тереме под покровом ночи собрались самые близкие и доверенные ее люди: братья Яким и Петр, боярин Захария, княжеские слуги-выкресты агарянин Анбал и жид Ифраим. Облаченная в траурные одежды, подчеркивающие белизну ее кожи, Улита восседала во главе стола, гордо вскинув все еще красивую голову и пристально вглядываясь в лица своих соумышленников.

– Итак, настало время действовать, – промолвила она, сомкнув тонкие пальцы унизанных перстнями рук. – Мой супруг, тиран и изверг, окончательно лишился рассудка и в своей слепой злобе не щадит никого. Его отец отнял у нас отца, он лишил нас возлюбленного брата. Будем ли мы ждать, когда и наши головы упадут с плахи?

– Ты права, сестра, – согласился Яким. – Мы ждали слишком долго. Но и не напрасно было сие ожидание. За последние годы Андрей сумел настроить против себя всех. Старшие города не могут простить ему возвышения Владимира, боярство небрежения к нему – он не удостаивает бояр даже приглашением на княжеские охоты, предпочитая общество своих безродных дружинников! Князья негодуют на попрание их законных прав и чинимые им оскорбления, будто бы они не такие же Рюриковичи, а без малого смерды – так норовит обходиться с ними тиран! Все ропщут против него, и не в ком ему теперь искать опоры. Все вздохнут с облегчением, когда его не станет!

– Все ли? – усомнился Захария. – Ты забыл о горожанах, купцах, смердах. Облагоденствованные князем, они любят его.

– Любовь смердов остывает, как горячий навоз! – воскликнул Петр. – Едва лишь некому становится питать ее! Подлый народ не способен к благодарности.

– И все-таки, узнав о злодействе, он может возмутиться против нас!

– Не возмутится, – спокойно отозвался Яким. – Мы устроим великую тризну… Выкатим все бочки с вином, чтобы смерды пили за упокой души своего князя. А потом откроем врата в княжеские палаты, чтобы эта нуждающаяся братия взяла там все, что пожелает. Это тебе не княжеская похлебка! В княжеских палатах есть чем поживиться!

Захария побледнел:

– Вы хотите толкнуть народ на грабежи и буйства? Это безумие! Начав грабить княжеский замок, они доберутся и до наших теремов!

– Больно труслив ты, боярин, – нахмурилась Улита. – Скажи по правде, верно ли ты с нами?

– Я с вами, ибо князь на меня гневен, и я не хочу очутиться на плахе… И все же смерды любят князя! Это ведь они прозвали его Боголюбским. Они не простят его убийства, даже если вы напоите их.

– Мы сделаем лучше, мы сделаемся их благодетелями сами, – усмехнулся Петр. – Анбал! – обратился он к темнолицему агарянину. – И ты, Ефрем, – кивнул жиду. – Скажите-ка нам, не князю ли Андрею обязаны вы всем? Вы явились на Русь нищими и безродными, а князь крестил вас, принял во служение. И, вот, теперь вы служите в княжеском замке, ни в чем не зная нужды, обласканные им и облеченные его доверием. Почто же вы решили предать вашего господина?

– Правду ты сказал, боярин, – отозвался Ифраим, – князь наш благодетель, и мы много обязаны ему. Но княгине, – он подобострастно взглянул на Улиту, – мы теперь обязаны большим! А посему будем служить ей, а не князю.

– Иудина душа! – возмутился Захария. – Жид – известное дело, он и Христа распял! Как вы можете доверять этим разбойникам? Ведь назавтра они предадут княгиню и вас также, как сегодня предают своего князя!

– Напрасно ругаешься, боярин, – елейным голосом возразил Ифраим, склоняясь мясистым носом к Захарии. – А разве ты сам не был облагодетельствован князем? Не был другом его и ближайшим соратником в сражениях? А теперь ты готов обагрить меч его кровью? Чем же ты, боярин, лучше меня, убогого палестинца? И, может, это не я, а ты назавтра предашь нашу возлюбленную княгиню? Или уже прямо отсюда, с нашей вечери, бросишься к князю каяться и доносить на нас?

– Прочь, дьявол! – Захария вскочил на ноги и резко оттолкнул жида. – Никогда не смей говорить со мною так, не то поганая кровь твоя прольется прежде княжеской! Иудин грех я уже взял на свою душу, так, – обернулся он к Кучковичам. – Но дважды Иудой не стану. С вами пойду до конца…

– Тогда поклянемся все в этом! – воскликнул Петр. – Поклянемся, что все пойдем до конца!

Шесть голосов повторили клятву, и эхом повторилась она в ночной тишине. Последней клялась княгиня.

– Клянусь, что пойду до конца. Клянусь, что исправлю все те злодейства, что сотворил мой изверг-муж. В память невинно убиенных отца и брата!

– Да будет так, сестра, – Яким обнял ее за плечи. – Скоро ты займешь княжеский стол, и, верю, слава твоя не уступит славе премудрой княгини Ольги! Новою Ольгою нарекут тебя, сестра, наши летописцы, и прославят твое имя в веках благодарные потомки.

– Однако, как же мы сделаем это? – спросил Петр, наполняя кубок. – Нас мало, чтобы сражаться.

– Сражаться не придется, – покачал головой Ифраим. – Князь ночи напролет проводит в храме, там никого не бывает с ним, кроме отрока Порфирия.

– Безумие! – снова попытался возражать потрясенный кощунством Захария. – Уж не хотите ли вы осквернить злодейством Божий храм?!

– Убить изверга – не злодейство, а Божие дело! – вспыхнула Улита, поднявшись.

– Обагрить алтарь кровью – Божие дело? Опомнитесь! Ведь мы же христиане, а не поганые язычники!

– Довольно, боярин! – Петр положил могучую руку на рукоять меча. – Ты дал клятву. И если желаешь нарушить ее, то отсюда ты не выйдешь.

– Я уже сказал, что дважды Иудой не стану… – откликнулся Захария, поникнув. Впервые мелькнула в его голове мысль, что, может, и лучше бы было броситься в ноги князю и донести обо всем. Ведь не зверь же он и не станет сечь покаянную голову! Ведь столько лет служил ему Захария верой и правдой, и в Рутском сражении бились они плечом к плечу. Мыслимое ли дело в Господнем храме убить человека? Убить своего князя, на молитве, пред очами Божиими предстоящего?