Слава России
Шрифт:
– Ратмир! Ратмир! – раздался тоненький голосок.
На опушку выбежала Агафья и, увидев наконец мать и ее спасителя, устремилась к ним:
– Ратмир! Тебя воевода ищет! Отряд уже выступает!
Совсем потерялось чувство времени под золотистыми благословляющими сводами! Присели ненадолго, по обычаю – на дорожку, а засиделись так, что едва дорогу не забыли!
Когда Ратмир и Санда вышли из леса, Ян Вышатич уже сидел в седле, нетерпеливо теребя повод и выглядывая зорким взором своего запропавшего оруженосца. Ждала его и вся дружина, и две оседланные лошади.
– Просим твою милость простить нас! – поклонился Ратмир воеводе.
– Бог
Подбежавшая Агафья робко коснулась его стремени.
– Тебе что, красавица моя? – ласково спросил Ян Вышатич.
– Можно я поеду с тобой? На твоей лошади? – спросила девочка. Белоснежный конь вызывал в детской душе неизъяснимый восторг. А добродушие старого воина привязало ее к нему.
Воевода рассмеялся и, одной рукой подхватив Агафью, усадил ее перед собой:
– Нашла пропащих наших, выполнила приказ мой – получай заслуженную награду!
Санда счастливо посмотрела на дочь и с помощью Ратмира забралась на приготовленную для нее лошадь. Прежде ей не приходилось ездить верхом, но рядом был Ратмир, а, значит, бояться больше нечего! Тронулись кони вперед, застучали копыта по еще не размытой осенними ливнями дороге. Отряд Яна Вышатича возвращался в Киев.
БОГОЛЮБИВЫЙ КНЯЗЬ
(Праведный князь Андрей Боголюбский)
По юному князю скорбел весь Владимир. Когда погребали его казалось, что, как единое целое, зашелся город в плаче. Глеба народ любил. Да и как было не любить отрока чистого, в молитвах и делах милосердия дни проводившего? Ангелом он был да и только. Оттого, знать, и призвал Господь так рано в чертоги свои, чтобы сберечь ангельскую душу, не отдать миру на растление и пагубу.
Младшего сына Андрей любил особенно, в нем он, как в водной глади, видел самого себя. Не нынешнего, кровью невинной оскверненного, в распрях пустых образ Божий исказившего, а такого же отрока светлоокого, еще зла не ведавшего и не земного, а одного лишь Небесного царствия чаявшего.
Мать его, дочь половецкого князя Аепы, приняв Христа, ревностна была в вере своей. В этом Андрей ей последовал. Он уже в самые нежные лета знал и Писание, и все уставы церковные, и службы. И не только знал, но и соблюдал истово. С сердечным умилением пел он псалмы и акафисты, сам сочинял духовные стихиры и иной раз грезил о том, чтобы затвориться в монастыре подальше от мирских соблазнов. Покой и скромная красота Залесской Руси особенно настраивали на созерцательный лад. Владимир-на-Клязьме едва только строился, став меньшим братом Суздалю и Ростову, но прикипела душа юного князя к этому неименитому городу, как к колыбели родной, как к образу матери, как к отчему дому. В этих лесах охотился он, в этих заливных лугах бегал босой и часами скакал верхом, уже трех лет вскочив в седло, в слюдяных водах Клязьмы рыбарил с посадскими ребятишками.
Детство! Безмятежно и счастливо было оно вдали от бурь житейских. Мысли о служении Богу были в Андрее столь сильны, что, едва войдя в силу, испросил он благословения отца и матери в дальний путь – на Святую Землю. Дотоле ни один из князей русских не бывал там, добираясь лишь до Константинополя – сердца церковной власти и символа земного могущества. Но ни могущества искал тогда юный князь, а Христа и своего пути по Нем.
Князю Юрию, воителю и строителю, ратящемуся
– Чего доброго, пропадешь еще в дальнем краю!
– На все Божия воля, – отвечал Андрей, понимая, что отец не «пропажи» сына боится (силен и ловок был юный князь, и тяготы и опасности пути не в страх ему были), а того, что покорит его Святая Земля, и останется он в ее пещерах служить сладчайшему Иисусу.
Мать плакала по нем, как по мертвому, но все же благословила. Более он уже не увидел ее. Упокоилась княгиня Мария, горюя по сыну, пока был он в далеких странствиях.
Стоя над гробом Глеба, так удивительно на него похожего, Андрей вспоминал Иерусалим. Дивно было видеть это чудо! Ведь одно дело читать о нем в святых книгах, словно бы некое предание, а другое – видеть, осязать! Вот здесь, по этой земле ступал своими пречистыми ногами Спаситель мира! На нее капали пот и кровь его… И хотелось пасть ниц и целовать эти камни, этот прах несчетное число раз! А, вот, и храм… И Гроб Господень… Не одну ночь провел Андрей у этого гроба, орошая его слезами и моля об указании пути.
Что если бы он остался тогда там? Бури житейские уже не коснулись бы его, не источили души своей злобой… Он остался бы таким же, каким лежал теперь перед ним его бездыханный сын.
Но не то стремление явилось тогда в князе в иерусалимской пещере. Оттуда с необычайной остротой привиделась ему оставленная отчая земля. Владимир, Суздаль, Ростов… Вся Русь – такая необъятная и такая неустроенная! Неужели не заслужила она лучшей доли? Не заслужила стать Иерусалимом новым? Христовой землей и уделом его Пречистой Матери? В устроении, просвещении и наряде нуждается Русь, и тогда быть ей великой в очах Божиих и иных народов! Быть образом Святой Земли…
Эта мечта так потрясла и вдохновила юного князя, что он уже не мог отстать от нее. Мысли о монашестве еще не покинули его души, но уже знал он точно, что место его не здесь, подле Гроба Господня, а в родных пенатах, где многие люди, целые племена еще только ждут Христовой вести.
Глеба похоронили в Успенском соборе – дивном храме, выстроенном Андреем в своем любимом городе. «Белокаменная царица» – так называли его восхищенные люди. Не было еще на Руси храма столь величественного, и новгородский, и киевский Софийские соборы уступали ему.
Народ неподдельно горевал, и на этом фоне особенно разительно было видимое равнодушие матери внезапно усопшего юноши. Ее даже в эти лета не утратившее красоты лицо не выражало никаких чувств. Губы поджаты, глаза сосредоточены и не глядят ни на кого. А в глазах этих – злоба, неистребимая, невыразимая… Неужто и на младшего сына перенесла она ее, как на любимца мужа, каждой чертой своей напоминающего его?
Взял грех на душу отец, князь Юрий, после смерти своей половчанки. Подобно Давиду-царю пожелал жены своего боярина. Да и не только жены, но и земли его. Владения боярина Кучки куда как славно подходили для строительства нового города. Место и впрямь было отменным! Андрей, наделенный даром зодчего, сразу оценил его, и город, заложенный при отце, теперь возрастал там и укреплялся, нареченный Москвою. А боярина Кучку князь Юрий казнил. Остались у боярина три сына и дочь, красавица Улита. Недобр был день, когда по возвращении из дальних странствий впервые увидел ее Андрей. Кто она, он не знал тогда.