Славка с улицы Герцена
Шрифт:
Мы сами не замечали, что начинаем мурлыкать мелодию…
Иногда над нами открывался люк, и тетя Катя в корзинке на шпагате спускала нам что-нибудь перекусить: то ватрушки с картофелем, то по куску пирога с сырком. Она работала вахтером на какой-то базе и уходила на дежурство через сутки, а в свободное время любила повозиться на кухне, испечь что-нибудь, если удавалось добыть в магазине муку. Тогда к обычным запахам чулана добавлялся, проникал в щели еще один, очень аппетитный…
Мы жевали и сопели от удовольствия, а на экране менялись картинка за картинкой…
Не все
– Надо спросить у Стасика. Он все знает.
Стасик был его знакомый семиклассник, большой знаток всего, что касается кино. Форик рассказал, что есть у Стасика даже киноаппарат, на котором можно прокручивать настоящие фильмы.
– Не может быть! – изумился Чижик и чуть не упал со ступеньки.
– Может! Я сам его крутил!
– А что же ты нас туда не сводишь? – сказал я ревниво. – Или нельзя?
– Я спрошу у Стасика, можно ли, – пообещал Форик.
8. Прерывистое движение
Через несколько дней Форик познакомил нас со Стасиком. Это оказался рослый смуглый паренек. Был он старше нас всего на два года, но вел себя так, будто он и не школьник даже, а чуть ли не студент. Правда, к Форику он относился с некоторым уважением (видимо, как к младшему коллеге), а перед нами откровенно важничал.
Но показать аппарат согласился сразу.
Это был механизм, чем-то похожий на ручную швейную машинку «Зингер». Старинный. Даже по понятиям сороковых годов – старинный. Он явно принадлежал эпохе, когда вместо патефонов люди слушали неуклюжие кубические граммофоны с огромными трубами и когда самолеты строили из реек и ткани. Печать этого давнего времени лежала и на зубчатых медных валиках (я видел такие в механизме музыкальной шкатулки у своего приятеля Лешки Шалимова), и на тяжелом, как у адмиральской подзорной трубы, стекле объектива, и на изогнутой чугунной станине. Станину украшал выпуклый орнамент с плавными изгибами и завитушками – такой же, как на страницах давнего журнала «Нива».
На подставке аппарата была медная бляшка с витиеватыми иностранными буквами и числом 1912. Число явно означало год рождения этой машины. Буквы же я не разобрал, а спросить постеснялся.
Почтенный возраст киноаппарата, однако, ничуть не умалял нашего восхищения. Даже наоборот! Ведь древность сокровища лишь увеличивает его цену. А этот аппарат безусловно был сокровищем. И техническим чудом – хотя крутить это чудо надо было вручную. Сбоку у аппарата был медный маховик с красиво изогнутой ручкой.
Конечно, мне и Чижику очень захотелось повертеть ручку. Хотя бы вхолостую!
Стасик снисходительно усмехнулся.
– А вы знаете, как ее надо вертеть? Прерывисто или плавно?
До той минуты мне казалось, что крутить ручку надо равномерно. Однако в вопросе Стасика крылась уловка, и я неуверенно сказал:
– Прерывисто…
– Эх ты! Вертеть надо пла-авно… – И он завертел. Аппарат ровно зажужжал.
– Вот так… А теперь скажите, как движется лента в аппарате. Плавно или прерывисто?
Здесь уже не оставалось сомнений! Если ручка, то и лента…
– Плавно! – разом отозвались мы с Чижиком.
– Эх вы!
Стасик проворно надел на откидные рычаги плоские жестяные катушки, с удивительной ловкостью протянул киноленту через множество роликов и заправил ее в щель перед объективом. Широкой петлей. И опять взялся за ручку.
Проектор теперь не зажужжал, а застрекотал, усиливая тем самым сходство со швейной машинкой. Лента побежала через ролики и зубчатый барабан. Побежала и… замерла там, где изгибалась петлей, – у щели, которая называлась (мы это потом узнали) «фильмовый канал». Мы понимали, что лента продолжает скользить, но окошечки перфорации на ее краях казались совершенно неподвижными.
Мало того! Неподвижными сделались и кадрики на пленке!
Лампа в проекторе не горела, но от люстры падал яркий свет, и кадрики на ленте были прекрасно различимы.
Оказывается, замершими были только рамки кадриков! А внутри их беззвучно металась крошечная кино-жизнь!
Мы с Чижиком сунулись носами к самой киноленте. И разглядели, как малюсенькая женщина в бальном платье упала ничком на диван. Вбежал в комнату и остановился над женщиной такой же крошечный (но живой!) мужчина во фраке…
Позже я узнал, что это из фильма «Маскарад» – по драме Михаила Юрьевича Лермонтова, которую я тогда еще не читал, а читал только «Белеет парус…», «Бородино» и сказку «Ашик-Кериб»…
– Как это получается? – выдохнул Чижик.
– Там в механизме такой крючок, – снизошел до разъяснений Стасик. – Он дергает пленку за дырочки на краях.– Она дернется и замрет, дернется и замрет. А в кадре возникает эффект движения. И на экране. Ясно?
Мы сказали, что ясно. (А что еще следовало сказать?)
Чижик спросил:
– А на экране можно посмотреть?
Стасик ответил, что можно. И приколол к стене кнопками ватманский лист. Такого капитального экрана, как у нас, у Стасика не было…
Стасик оказался совсем не плохим парнем, хотя порой строил из себя взрослого. Мы бывали у него не раз, и он постепенно показал нам все свои ленты. Это были отрывки из самых разных кинокартин. Небольшие – минут на пять, а иногда и того меньше.
Казалось бы, какой интерес крутить кусочки фильмов без начала и конца! Но дело было не в содержании. Мы испытывали радость и замирание от прикосновения к чуду. Великое чудо кино, которое раньше обитало лишь в своих храмах – кинотеатрах! – теперь приходило запросто в тесную ребячью компанию, под невысокий домашний потолок с бабушкиной люстрой, в обычную комнату с никелированной кроватью и шкафом-буфетом, который своими стеклами дружелюбно отражал мерцание аппарата.
Мы были соучастниками этого чуда. Могли поставить ленту, какую хотели. Могли ускорить и замедлить движение героев фильма на экране. Могли их заставить ходить и бегать задом наперед – вот была потеха!
Правда, это домашнее чудо, в отличие от большого кино, было беззвучным. Поэтому нам особенно нравился отрывок из мультфильма «Бемби» (цветного, кстати!). Тот, где показано, как начинается весна и подросший олененок ведет разговор с филином. Разговор мы понимали, потому что кадры были с титрами.