Славяне и их соседи в конце I тысячелетия до н.э. - первой половине I тысячелетия н. э.

Максимов Евгений Валерьевич

Сторонником полиэтничности черняховского населения выступал П.Н. Третьяков. По его представлениям, в состав этого населения входили различные местные племена, этнические особенности культуры которых были утрачены под нивелирующим влиянием позднеантичного Причерноморья. Он охарактеризовал черняховское население как «несложившуюся народность», процесс консолидации которой из разноэтничных элементов был прерван вторжением гуннов. Но все же он считал возможным дифференциацию черняховских древностей и выделение среди ник специфических особенностей отдельных этнических групп. К восточнославянскому этногенезу, но его мнению, черняховская культура не имела прямого отношения, так как носила совершенно иной характер, чем раннесредневековая славянская культура (Третьяков П.Н., 1966, с.203; 1982, с. 13–17).

М.Б. Щукин попытался представить археологические объекты первой половины I тысячелетия н. э. Северного Причерноморья в динамике и взаимосвязи. Исследователь создал своего рода «хронологический каркас» для культур этой эпохи. В результате был выделен пласт археологических объектов, непосредственно предшествовавших черняховской культуре: пшеворские

памятники Верхнего Поднестровья; сарматские впускные погребения, курганные и бескурганные некрополи, распространенные на широкой территории западнее Дона; позднезарубинецкие памятники Среднего Поднепровья и Южного Побужья; позднескифские городища, неукрепленные поселения и грунтовые некрополи в низовьях Днепра, Южного Буга и Днестра; памятники культур Поянешти-Виртешкой и Килия (Щукин М.Б., 1971, с. 14). Племена, оставившие эти разнообразные и многочисленные объекты, можно считать потенциальными участниками формирования черняховской культуры. Динамичная картина археологических явлений, нарисованная М.Б. Шуниным, выявила своеобразие ситуаций, возникших в разных регионах накануне образования черняховской культуры. Так, в Среднем и Нижнем Поднепровье для II–III вв. отмечается хиатус, «отсутствие сколько-нибудь выраженного пласта памятников». В Верхнем Поднестровье и на Волыни не наблюдается хронологического разрыва, здесь в этот период были распространены пшеворские и вельбарско-цецельские памятники, частично синхронные черняховским и несколько более ранние, тогда как черняховские существовали и дольше (Щукин М.Б., 1979б, с. 81). Подобную «хронологическую лесенку» М.Б. Щукин считает симптомом генетической преемственности. Таким образом, формирование черняховской культуры происходило на Волыни и в Верхнем Поднестровье на вельбарской и пшеворской основе (Щукин М.Б., 1979б, с. 81–84).

В монографии Э.А. Рикмана, посвященной этнической истории населения Поднестровья и Нижнего Подунавья в первых веках нашей эры, рассмотрены вопросы черняховской культуры данного региона: погребальный обряд, социально-экономические отношения, влияние античного мира, этнический состав. Автор полагает, что основным населением Поднестровья и Нижнего Подунавья в предчерняховское время были сарматы. Продвижение оседло-земледельческих фракийских племен из Верхнего Поднестровья и восточного Прикарпатья и смешение их с местными сарматскими племенами и вызвали, по мнению Э.А. Рикмана, зарождение черняховской культуры. Таким образом, «в формировании черняховской культуры Днестровско-Прутского междуречья и прилегающих районов Нижнего Подунавья решающую роль сыграли сарматы и гето-дакийцы» (Рикман Э.А., 1975в, с. 331, 332).

В монографии, посвященной черняховской культуре на верхнем Днестре и Буге, В.Д. Баран, осветив разные стороны материальной культуры, пришел к выводу, что черняховские памятники существовали в конце II–V в., и попытался выделить разновременные комплексы, относящиеся к трем этапам — III, III–IV и IV вв. Черняховская культура возникла, по мнению автора, путем интеграции всех местных культур предшествующего времени — липицкой, пшеворской, зарубинецкой, позднескифской, сарматской — и при взаимодействии с киевской и вельбарской культурами, при этом важную роль имело провинциальноримское влияние. Элементы субстратных культур по-разному проявлялись в отдельных областях, что привело к некоторому локальному своеобразию единой в социально-экономическом отношении и синкретичной в этническом плане черняховской культуры. Особое значение В.Д. Баран придает черняховским памятникам в верховьях Днестра и Буга, имеющих свои локальные особенности (распространение углубленных жилищ и преобладание лепной керамики) и возникших, по его мнению, на основе пшеворских, зарубинецких и киевских древностей. Локальные особенности черняховской культуры этой территории близки чертам раннесредневековой славянской культуры пражского типа, а связующим звеном между этими культурами являются открытые в последние годы поселения V в. н. э., которым уделено особое внимание (Баран В.Д., 1981, с. 130–177).

Серьезная работа по систематике черняховского погребального обряда была проделана в последние годы Г.Ф. Никитиной (1985). Скрупулезному анализу были подвергнуты материалы 207 некрополей. Исследовательница составила подробный список четко сформулированных признаков, характеризующих погребальный обряд черняховской культуры, и провела их сравнительный анализ на основе статистической обработки данных. Это позволило ей смоделировать некоторые звенья погребального цикла, воссоздать отдельные черты ритуальных действий, костюма умерших, выделить разнообразные проявления социальной дифференциации населения, оставившего черняховские могильники (Никитина Г.Ф., 1985, с. 79–90).

Немаловажное значение для решения вопроса о происхождении черняховской культуры имеют данные антропологии. Т.И. Алексеева развивает положение о генетических связях черняховского населения с местным иранизированным населением лесостепной полосы, которое входило в состав скифского царства (Алексеева Т.И., 1973, с. 263; 1974, с. 65). Исследовательница отмечает, что на юге европейской части СССР обнаруживается определенная линия преемственности: племена степной полосы эпохи бронзы (исключая трипольцев) — скифы лесостепной полосы — население черняховской культуры — поляне (Алексеева Т.И., 1973, с. 256). Т.С. Кондукторова, изучившая большие краниологические серии из могильников Черняхов, Деревянное, Ромашки, Телешовка, Журавка, Ранжевое, Коблево, Викторовка, также пришла к выводу о значительном сходстве черняховских черепов с объединенной скифской серией. В то же время исследовательница отметила четкие различия между населением черняховской культуры и сарматами (Кондукторова Т.С., 1972, с. 111; 1979а). М.С. Великанова обработала остеологические материалы

черняховской культуры Днестровско-Прутского междуречья из могильников Будешты, Малаешты, Балцаты и показала, что молдавские серии выделяются среди остальных черняховских групп. Этот вывод оспаривает Т.И. Алексеева, которая полагает, что на общем фоне вариантности краниологического материала железного века Восточной Европы различия антропологических типов отдельных регионов черняховской культуры не выглядят значительными (Алексеева Т.И., 1973, с. 156–263). В целом основную массу черняховского населения Днестровско-Прутского междуречья М.С. Великанова относит к средиземноморскому типу и по многим особенностям сближает с объединенными фракийскими сериями (Великанова М.С., 1975, с. 71, 74, 87). Вместе с тем в будештской мезо-долихокранной серии обнаружено несколько брахикранных черепов, ближайшие аналогии которым прослеживаются у астраханской группы сармат. Этот факт позволил М.С. Великановой сделать вывод о смешанном характере будештской серии, о незначительной механической примеси сармат в составе населения, оставившего этот могильник (Великанова М.С., 1961, с. 30–33, 51; 1975, с. 82).

Историографический обзор дает представление о чрезвычайной сложности и многогранности проблемы интерпретации черняховской культуры. Основные вопросы, связанные с ее происхождением, этнической принадлежностью, хронологией, социально-экономической структурой общества, еще далеки от исчерпывающего разрешения.

Поселения и жилища.

(Э.А. Симонович)

Основную массу поселений представляют неукрепленные селища, среди которых выделяются лишь три известных к настоящему времени городища. Селища обычно располагаются на склонах первых надпойменных террас, вблизи воды. Иногда территория селищ бывает ограничена впадающим в пойму ручьем или оврагом. Размеры селищ различны: крупнейшие из них достигают в длину 2 км и более при ширине 150–200 м, но большинство имеет длину около 1 км и ширину 80-100 м. Известны и совсем небольшие поселки — например, около с. Лески Черкасской обл., где три селища, имевшие в длину не более 250 м, расположены на близком расстоянии друг от друга (Смиленко А.Т., Брайчевский М.Ю., 1967, с. 35–61). Размещение селищ группами наблюдается во многих местах, но не всегда входившие в группу селища были вполне синхронными (Сымонович Э.А., 1969б, с. 137–148).

Городища — Башмачка на Днепре, Городок на Южном Буге и Александровка на Ингульце — расположены в южной части черняховского ареала (Смiленко А.Т., 1975, с. 51–57; Смиленко А.Т., Мизин В.А., 1979, с. 402–403; Магомедов Б.В., 1980, с. 133–134). Небольшое (40x60 м) городище Башмачка находится на мысу и ограничено с напольной стороны рвами и валом, основу которого составляют две стены, сложенные из камней, и глиняная забутовка между ними. На концах вала сохранились каменные фундаменты, возможно, от двух прямоугольных башен. Оборонительные стены проходили и кругом мыса, и по его склону. На площадке городища находились наземные постройки, стены которых имели каменную конструкцию. Большая (6x4 м) постройка в центре площадки, возможно, имела общественное назначение. Рядом с городищем расположены поселение и два могильника, где были две курганные насыпи. Такой же характер имело городище Александровка. Оно также расположено на мысу, ограничено рвом и валом с каменной стеной и, возможно, башнями, на его площадке также располагались большие наземные постройки с каменными стенами. Оба городища относятся к IV в. н. э., и в конструкции их оборонительных стен прослеживаются позднескифские и античные традиции (Магомедов Б.В., 1987а).

Внутренняя планировка черняховских селищ не может быть освещена достаточно подробно. Как уже говорилось, не так много поселений раскопано широкими площадями. Вытянутая форма селищ, расположение вдоль рек и ручьев обусловливают размещение домов параллельно береговой линии. На свежевспаханных склонах берегов прекрасно бывают видны тянущиеся вдоль них развалы глиняной обмазки на тех местах, где когда-то стояли дома. Известны случаи размещения таких развалов в один, два и три ряда. В Ромашках на почве были отмечены овальные или прямоугольные пятна — следы жилищ (длина до 7 м, промежутки между домами 10–15 м). Однако по мере исследований стало ясно, что столь строгая уличная планировка для поселений отнюдь не обязательна. Большие площади, вскрытые в Лесках, Журавке, Черепине, Рипневе, на ряде поселений в Молдове, помогли установить кучное расположение построек жилого и хозяйственного типов. Группы строений, сосредоточиваясь в разных местах вдоль берега, образовывали только некоторое подобие улиц. Размещавшиеся на разных расстояниях друг от друга скопления домов, надо думать, принадлежали лицам, связанным кровным родством. Э.А. Рикман связывает планировку в виде параллельных рядов, вытянутых вдоль склона берега, с определенными потребностями общины в землепользовании. Подобная планировка поселений типична для Карпато-Дунайского и Поднестровского регионов (Рикман Э.А., 1975в, с. 53).

На отдельных поселениях применялась более или менее одинаковая ориентировка построек — чаще всего стены жилищ направлены по сторонам света (Рипнев II, Черепин, Чижиков), реже дома по сторонам света ориентированы углами (Бовшев). Хозяйственные и производственные постройки обычно расположены поблизости от жилищ. Особенно широко использовались хозяйственные ямы-хранилища, над которыми в некоторых случаях прослеживаются остатки деревянного навеса (например, в Рипневе) (Баран В.Д., 1959, с. 218). Для хозяйственных нужд служили также очаги, расположенные вне жилищ. Жилые и хозяйственные помещения часто объединены под одной крышей, благодаря чему возникали большие многокамерные дома (Раевский К.А., 1955, с. 253; Сымонович Э.А., 1956б, с. 131–135).