Славянские хроники
Шрифт:
Сын императора также был не последней причиной этой смуты. Ибо, находясь в это время в Ломбардии, он велел призвать к себе некоего епископа и сказал ему: «Скажи, клирик, от кого ты получил епископскую инвеституру?». А тот отвечал: «От господина папы». Тогда король вновь спросил его: «Скажи, от кого ты получил епископскую инвеституру?». А тот снова ответил: «От господина папы». Когда же король и в третий раз обратился к нему с этими словами, епископ сказал: «Государь! Я не владею никакими регалиями. Нет у меня ни министериалов, ни королевских поместий. Поэтому я получил епархию из рук господина папы, которому и подчиняюсь». Тогда король в гневе велел своим слугам бить его кулаками и топтать ногами в уличной грязи. Этот поступок вызвал всеобщее осуждение, ибо после Деция102 никто не слышал о королях ничего подобного.
А папа продолжал неустанно упрекать императора по всем трём пунктам, а именно: за наследство госпожи Матильды, за посмертные доходы епископов и за доходы аббатис, так что уже открыто вызывал его на суд и угрожал отлучением от церкви. Особую помощь ему оказывал Филипп, архиепископ Кёльнский, сокрушаясь о том, что после смерти епископов всё их движимое имущество отходит в казну. О том же самом заявляли и Конрад Майнцский, и Фолькмар, архиепископ Трирский. Своё согласие с ними выразили ещё 12 епископов, среди которых наиболее влиятельным был Бертольд Мецский103. Причём он не только с величайшим почётом принял в своём диоцезе Фолькмара, когда тот возвращался после своего посвящения от папы, но даже вышел ему навстречу за пределы своих владений. Этим он жестоко уязвил душу императора, ибо показал, что не помнит того, кто сделал ему столько добра. Ведь, когда этот Бертольд был избран на Бременский престол, но низложен папой Александром, как то было сказано в предыдущей книге104, он явился к господину императору бедным скитальцем. А император пожалел его и радушно принял. Он даже
Итак, император, вернувшись из Ломбардии105 и видя враждебное к себе отношение со стороны господина папы, закрыл все пути через Альпы и прочие окрестные страны, чтобы никто и ни по какому делу не мог добраться до апостольского престола. Затем, вызвав Филиппа Кёльнского, он заговорил с ним о враждебной позиции господина папы, зная, что тот исполняет обязанности папы при решении некоторых вопросов. Кроме того, он хотел выяснить его позицию и узнать, как ему следует вести себя в отношениях с ним. Ведь когда император, как было сказано, закрыл альпийские проходы, папа передал ему должность легата римской церкви, а также примат над зависимыми от него епископами, чтобы он исполнял обязанности папы при решении тех или иных вопросов и чтобы церковь не лишилась правосудия. Итак, когда император рассказал ему о враждебной позиции господина папы и спросил у архиепископа, может ли он на него рассчитывать, тот ответил: «Государь! Вам не нужно во мне сомневаться, ибо я всегда предпочитал стоять на стороне справедливости. Вы часто испытывали моё сердце, и потому вам прекрасно известно, что на меня всегда можно положиться. Однако, говоря от имени всех епископов, я скажу, что если бы вы обращались с нами более мягко и, проявив императорскую щедрость, облегчили возложенное на нас бремя, то мы во всём и всегда были бы вам и более преданы, и более полезны. Ныне же нам кажется, что мы, хоть и не противозаконно, но досадно обременены рядом поборов. Поэтому господину папе также кажется, что он вполне справедливо обвиняет вас в том, что вы после смерти епископов вторгаетесь в их церкви, забирая всё их движимое имущество и доходы текущего года, так что вступающий в должность епископ находит всё разорённым и запустевшим. Если вы во имя справедливости и нашей службы проявите к нам вашу императорскую милость и пожалеете нас в этом вопросе, мы выступим смиренными посредниками между вами и господином папой; если же нет, то мы никогда не свернём с пути правды». На это император ответил следующее; «Нам и в правду известно, что наши предшественники, древние императоры, имели право после смерти епископов свободно жаловать епископскую инвеституру достойным людям, ни у кого не спрашивая на это согласия. Но, поскольку мы находим этот порядок изменённым по их воле, мы признаём эти изменения. Однако мы никогда не согласимся изменить ни малую толику тех прав, которые мы застали. Хватит вам и того, что вы добились права выборов епископов, которые, как вы говорите, происходят согласно канонам. Но знайте, что когда это происходило по воле императоров, было гораздо больше честных епископов, чем в наше время, когда они вступают в должность благодаря избранию. Ибо императоры инвестировали священников согласно их заслугам, а теперь епископов избирают в ходе выборов не согласно Богу, но согласно собственному предпочтению». Сказав это, император понял, что архиепископ стоит на стороне папы, и сказал ему: «Поскольку я вижу, что вы со мной не согласны, я не желаю видеть вас на хофтаге, который будет проведён в Гельнхаузене и на котором состоится собрание епископов». А архиепископ ответил ему: «Да будет так, как вам угодно».
Затем император объявил о созыве генерального хофтага в Гельнхаузене106, на который явилось множество епископов и князей. Войдя в собрание, он обратился ко всем со следующей речью: «Мы просим высших священников, епископов и князей, в чьих сердцах живёт справедливость, обратить внимание на то, что я сейчас скажу. Вам, вероятно, известно, какие претензии предъявляет ко мне господин папа. Не знаю, чем уж я заслужил его немилость. Но твёрдо знаю одно - я никогда не старался намеренно раздражать его, никогда не делал ничего против его воли и приказа. Я не требовал от него ничего противного праву. О том, в чём он меня обвиняет, я почтительно дал ответ, не проявив ни гнева, ни возражений, но оказав послушание и дав отчёт по всем пунктам. Поскольку во всём этом нет моей вины, я не отчаиваюсь, и если господину папе будет угодно считать меня возлюбленным и послушным сыном, то я из уважения и почтения к святому апостольскому престолу также буду считать его возлюбленным и достопочтенным отцом. Если же он не только незаконно, но и безрассудно будет замышлять моё низложение, то я при содействии Божьей милости, а также при вашей поддержке и помощи надеюсь дать ему бесстрашный ответ по всем пунктам. Со своей стороны я сказал всё. А теперь вы, с вашей стороны, тщательно это обдумайте и решите, что следует делать. Ибо господин папа говорит, что незаконно, чтобы какое-либо светское лицо владело десятинами, которые Господь специально пожаловал тем, которые служат ему у алтаря. При этом он ссылается на Писание и пытается устранить это явление на основании его авторитета. Мы, конечно, знаем, что и десятины, и пожертвования изначально были переданы Богом священникам и левитам. Но во времена христианства, когда церкви подвергались нападениям врагов, эти десятины были переданы церквями в постоянный лен могущественным и благородным мужам, чтобы сделать их своими защитниками, ибо сами церкви не в состоянии были владеть своим имуществом. Он утверждает также, будто несправедливо, чтобы кто-либо присваивал себе фогтство над церковными поместьями или людьми, ибо как церкви были основаны благодаря свободной воле или пожалованию императоров и князей, так и церковным имуществом должны свободно распоряжаться исключительно прелаты. И, хотя это, по-видимому, выгодно для прелатов, я всё-таки не верю, что можно легко изменить то, что было в обычае с глубокой древности; более того, переходя из поколения в поколение, этот обычай стал уже доброй традицией. Относительно вашей стороны сказано достаточно. А теперь я спрашиваю вас, правители церквей, чего мне следует ожидать от вас в подобных обстоятельствах, чего опасаться и насколько я могу полагаться на вашу верность? Но поскольку Господь велел вам воздавать Богу Богово, а кесарю кесарево107, то я прошу, чтобы вы, оказав господину папе должное послушание как наместнику Христа, не отказали в установленной Богом справедливости и другой стороне».
После этих слов поднялся господин Конрад Майнцский и, пользуясь случаем, сказал: «Государь! Мы просим ваше величество обратить внимание на наши слова. Ибо положение, в котором мы оказались, весьма трудное, и «не нам меж вас разрешать состязанье»108. Ведь, с одной стороны, как вы только что сказали, мы обязаны воздавать Богу Богово, а с другой - кесарю кесарево. Господину папе как духовному отцу, который стоит над всем, мы обязаны во всём оказывать послушание по первому его слову. А вам, кого Бог поставил правителем и императором Римской империи, кому мы приносили оммаж и от кого держим наши владения, мы по праву обязаны помогать во всех ваших начинаниях. Ныне же, предвосхищая лучший совет, я, если угодно, предлагаю написать господину папе от лица епископов письмо, в котором просить его жить с вами в мире и оказать вам справедливость во всех ваших справедливых требованиях».
То, что он сказал, пришлось по нраву императору и всем епископам. Итак, по желанию императора письмо было написано, скреплено печатями всех епископов и отправлено господину папе. Когда тот прочитал письмо, то изумился перемене настроения епископов, ибо он, казалось, действовал в их же интересах, а они оставили его в этом деле. Тем не менее, упорствуя в своём начинании, он, придя в Верону, всё-таки решил отлучить законно вызванного в суд императора от церкви по вышеуказанным пунктам. Но жители Вероны, придя к нему, сказали: «О отец! Мы - слуги и друзья господина императора, и потому просим вашу святость не отлучать его в нашем городе и у нас на глазах, но ввиду нашей службы отложить вынесение этого приговора». Удовлетворяя их просьбу, папа удалился, но, когда он вновь собирался отлучить императора, то этому помешала его внезапная смерть109. Так оглашение приговора не состоялось, и император избежал отлучения.
В эти же дни граф Адольф начал восстанавливать крепость110 в устье Травены, которая была сожжена славянами в то время, когда император осаждал Любек. Он, правда, изменил при строительстве её местоположение. Ведь прежде крепость была расположена прямо в воде, а теперь он основал её на берегу моря, в самом устье Травены, чтобы тем легче было отражать оттуда вторжения пиратов. Однако горожане были сильно недовольны этим строением, ибо граф потребовал от них уплаты пошлины, в которой они ему дружно отказали. Из-за этого между ними возник серьёзный конфликт. Так, граф говорил, что он вправе требовать эту пошлину, ибо уже во времена герцога Генриха они не проходили здесь без пошлины. А те утверждали, что платили её отнюдь не по праву, но лишь временно, по просьбе герцога, для поддержания этой крепости. Итак, из-за этого конфликта граф отказал горожанам во всех выгодах, которые те, казалось, имели в его владениях от рек, лугов и лесов. Кроме того, он задержал в своих городах Ольдесло и Гамбурге некоторых из их купцов и в виде компенсации за пошлину присвоил себе их товары. Хотя горожане часто жаловались на это императору, а тот неоднократно присылал туда своих людей для восстановления между ними мира, дело не двигалось с мёртвой точки. Наконец, при посредничестве императора горожане были освобождены от уплаты пошлины при условии, что дадут графу 300 марок серебра, и тогда граф откажется от своего права взимать пошлину. Они также обязались уплатить 200 марок серебра за луга, после чего получили право свободно пользоваться реками, лугами и лесами от моря до Ольдесло, за исключением тех мест, которые с согласия императора были уступлены герцогом Бернгардом для содержания монахов в Рейнфельдене. По этому поводу, дабы в течение времени эти условия не были безрассудно нарушены никем из людей, они получили от императора специальную грамоту.
В это же время император отправил к королю Кнуту достойных послов по поводу денег, которые Вальдемар, его отец, обещал вместе со своей дочерью, помолвленной с сыном императора, и часть которых названный Кнут уже уплатил. Однако из-за указанных выше разногласий, которые возникли между ним и императором, он не решался платить эти деньги. Тогда император вернул королю его сестру нетронутой и с тем же приданым, с каким принял её, не потому что искал повода для развода, а из-за нарушения договора. Кнут воспринял это с большим неудовольствием и начал с этого дня питать к императору открытую вражду, так что заявил притязания на всю страну вагров, гользатов, штурмаров и полабов вплоть до Эльбы и часто опустошал её силами подчинённых ему славян. Кроме того, ландграф Людовик дал развод его матери111, и она без всякого почёта вернулась на родину, где жаловалась на многие обиды, причинённые ей мужем. Ещё более раздражённый этим Кнут полагал, что имеет теперь против немцев справедливую причину.
В эти же дни Гартвиг, архиепископ Бременский, собрав или наняв войско, с сильной армией вторгся в Дитмаршен и принудил к подчинению тех, кто противился его власти. Однако те обещали ему большие деньги за свою свободу, и епископ с большим триумфом вернулся домой, думая, что добился успеха во всём. Тем не менее из-за этого дела возник повод, не говорю к посрамлению, но к смирению его церкви. Ибо, когда граф Адольф фон Шауэнбург, а также граф Ольденбурга и другие знатные мужи потребовали плату за свою службу, которую архиепископ им обещал, тот, не имея возможности ни уплатить им то, что обещал, ни возместить прочие, бесполезно сделанные им расходы, по необходимости был вынужден на три года отказаться от епископских доходов с министериалов, чтобы в течение этого времени полностью всё уплатить. Самому епископу при этом пришлось жить за счёт кафедральных сборов и того, что он мог получить от освящения церквей. Дитмарсы же, не имея возможности уплатить обещанные деньги, перешли к Вальдемару112, епископу Шлезвига, который был сыном короля Кнута. Последний вместе с Вальдемаром был приглашён неким Свеном на пир и коварно убит посреди пира113. Вальдемар был очень богатым человеком, причём не только благодаря епископским доходам, но и благодаря огромному наследству, которое досталось ему от отца. Итак, дав заложников, дитмарсы с этого дня вошли в состав Датского королевства и служили теперь св. Петру в Шлезвиге, как раньше служили ему в Бремене. Так Бременская церковь пострадала от нерасторопности Гартвига, который из-за своей вялости не смог возвратить заблудших овец.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Между тем льются слёзы, раздаются стоны и горестный вопль подымается до небес. Охваченные сильным страхом сжимаются внутренности, сердца трепещут, цветок таланта увядает, а рука пишущего немеет. Ибо из-за посеянных врагом терниев жатва Христова заглохла, а сорные травы так умножились, что поля святой церкви целиком покрыты ныне мякиной, и лишь кое-где видна пшеница. Где мудрость и понимание? Где законы, право, справедливость? Где благочестие, мир, правда, верность супругов и безбрачие духовенства? Разве не распространились, по словам пророка1, клятва и обман, убийство и воровство и прелюбодеяние ещё больше, чем в древние времена? Разве кровопролитие не следует за кровопролитием? Разве не превозносится, согласно Исайе2, юноша над старцем, а простолюдин над вельможей? Так что недаром сжимаются внутренности и трепещут сердца. Потому-то и грядёт суд Божий, которого никто не сможет избежать. Но и здесь Бог как отец милосердия действует скорее предупреждая, нежели осуждая. Он всё ещё карает щадящей рукой, ибо, воздавая справедливую кару, одновременно, терпеливо ожидает покаяния. «Или не разумеешь, - говорит апостол, - что благость Божья ведёт тебя к покаянию?»3. Но поскольку ты презираешь богатства Его доброты, то по заслугам навлекаешь на себя несчастье. Так, Иеремия говорит: «Что возлюбленному моему в доме моём, когда в нём совершаются многие непотребства?»4. Кто, спрашиваю я, этот возлюбленный, если не служители Божьи в целом? Но, как человек не умудрённый, я спрашиваю также, кто может описать и сосчитать их пороки? Разве нет у них глаз, и они не видят? Они слушают закон Божий, понимают смысл таинств, но не делают того, о чём сами же и говорят. Ведь ты говоришь - не прелюбодействуй, а сам прелюбодействуешь, говоришь - не кради, а сам крадёшь. Ты с блеском сидишь в церкви на кафедре уже не Моисея и не апостолов, а самого Господа, и судишь своего ближнего. Но на каком основании, спрашиваю я, и с какой совестью? Ибо в то время как ты судишь другого, ты осуждаешь самого себя. Если же ты случайно удержал руку от грабежа бедняка, то ворчишь на меня за то, что я назвал тебя вором. Но разве не истинно сказано: «Кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инде, тот вор и разбойник»5. Ты возразишь мне: «Я вошёл через дверь», если церковь случайно согласна с твоим избранием. Но Господь говорит на это: «Я - дверь: кто войдёт мною, тот спасётся, и войдёт, и выйдет, и пажить найдёт»6. Если ты вошёл через дверь и пребываешь в пажити Божьей, то почему же тогда овцы не слушают тебя, но бегут от тебя? А потому, что они не слушают голоса чужеземцев. Ибо вор приходит не иначе, как для того, чтобы красть, убивать и вредить. Если же овцы тебя не слушают, то это значит, что ты вошёл не через дверь, ибо ты не стоишь за правду, а только это и значит - входить через дверь. А потому знай, что всякий прелат, который словом и делом губит овец Господних, есть вор, который убивает и душит их. Ибо худые разговоры развращают добрые нравы7, причём не только худые разговоры, но и худые дела, коварство, хитрость, ложь и вероломство. Ведь они обманывают и обманываются и, обманывая, думают, что служат Богу. Обманутые они восклицают: «Нынче настал конец света, ибо нет более уважения к духовенству». Ибо о священниках Христовых сказано: «Вы будете называться священниками Господа; служителями Бога нашего будут именовать вас»8. А также: «Не прикасайтесь к помазанникам моим»9. Это сказано про них весьма справедливо, если только они не противоречат этому самой своей жизнью. Ибо нынче все хотят быть клириками по закону, но не по благочестию. Поскольку они клирики не по призванию и не по благочестию, то по справедливости не считаются таковыми ни Богом, ни людьми. Ведь если жизнь их не пользуется уважением, то и проповедь их не имеет успеха. Господь уличает их также устами псалмопевца, говоря: «Что ты проповедуешь уставы мои и берёшь завет мой в уста твои? Ведь ты ненавидишь наставление моё и слова мои бросаешь за себя. Когда ты видишь вора, то сходишься с ним, и с прелюбодеями сообщаешься»10, и прочее, что там сказано о дурных священниках. Негодность прелатов по тайному промыслу Божьему иногда имеет обыкновение зависеть от грехов подданных, согласно сказанному: «Каков народ, таковы и священники»11, а также: «Из-за грехов народа Бог велит править лицемеру»12. Господь говорит: «Кто от Бога, тот слушает слова Божьи; а вы потому не слушаете, что вы не от Бога»13. А вот слова Иеремии: «Пути твои и деяния твои причинили тебе это»14, а также: «Пророки пророчествуют ложь, и священники господствуют при посредстве их, и народ мой любит это»15. Так что прелаты не порицаются безрассудно подданными, а подданные не осуждаются безвозвратно прелатами, зная, что такое пророки и священники, которых Господь изгнал некогда их Храма и которые разрушили стены Иерусалима, ибо если бы они не осквернили его своими дурными нравами, то Иерусалим никогда не был бы отдан на поругание язычникам. Некогда Господь оплакал его гибель. Однако он, разрушенный тогда Титом Веспасианом, убил пророков и забросал камнями тех, которые были посланы к нему, и не побоялся поднять руку на самого Господа. Основанный кровью Господа и укреплённый Его смертью и воскресением он из-за недостаточного почитания животворящего причастия и равнодушия к святым местам претерпел величайшую катастрофу, так что может сказать теперь вместе с Иеремией: «Мы лежим в стыде своём, и срам наш покрывает нас, потому что мы грешили пред Господом, Богом нашим, - и мы, и отцы наши, от юности нашей и до сего дня, - и не слушались голоса Господа, Бога нашего»16. А теперь положим всему этому предел и обратим наше перо к разрушению святого града.