Славянские шутки (О нелегкой жизни украинских националистов)

Емский Виктор

На кровать Петро перебрался сам. Причем сделал это так, чтобы развевающийся американский флаг с заклеенной пластырем четырнадцатой звездой не бросился в глаза другим обитателям палаты номер шесть, которые добрыми глазами разглядывали нового пациента.

Сопалатники Москалюка своей внешностью отличались друг от друга так, как сапожный гвоздь отличается от слоновьего хобота.

Кока был тощим и высоким субъектом с выцветшими глазами, холодный взгляд которых напоминал неживое свечение трамвайного светофора. Рот его,

растянутый в блаженной улыбке, сверкал двумя рядами золотых зубов и был схож с желтыми пластинами ксилофона, по которым хотелось ласково провести монтировкой для извлечения соответствующего хрустального звука.

Жора Какинаки представлял собой толстого зажравшегося индивидуума, строением своего тела идентичного с тушей африканского носорога. Причем нос его играл в этом сравнении далеко не последнюю роль.

Петро, внимательно рассмотрев обитателей палаты, окинул взглядом и само помещение. Осмотр убедил его, что в палате имелись все необходимые для лечения приспособления. То есть: холодильник, телевизор, ноутбук и стол, заставленный недопитыми бутылками с коньяком и заваленный огрызками деликатесной снеди. Кроме того, в палате имелась еще одна дверь, за которой угадывался отдельный санузел.

Как только медсестра покинула больных, Кока сказал Москалюку повелительно:

— Ну-ка, колись, кто таков и как сюда попал.

Петро, не зная, с кем имеет дело, нагло ответил:

— Ты мне кто? Начальник, что ли? Сам колись.

Кока с Жорой переглянулись, и преступный авторитет крикнул в сторону двери:

— Эй, Толян!

Дверь тут же распахнулась, и на пороге возник знакомый уже Петро фофаноукладыватель. Кока, ткнув пальцем в сторону Москалюка, сказал Толяну:

— Объясни этому крестьянину, как культурные люди должны общаться между собой.

— Угу, — кивнул головой тот и направился к койке Петро.

Лежавший на правом боку Москалюк наблюдал расширенными от страха глазами за приближением Толяна и пытался найти выход из сложившейся ситуации, но не смог. Потому что времени ему было дано совсем чуть-чуть.

Громила одной рукой взял Петро за ухо, а другой коротко ударил в живот. Москалюк, задохнувшись, дернулся всем телом и произнес:

— Кха!

Толян слегка крутанул зажатое в пальцах ухо и Петро добавил:

— Йо!

Бандит отпустил ухо и поинтересовался:

— Достаточно? Или еще?

— Не надо, — просипел Москалюк.

Кока, улыбка которого превратилась в жуткий хищнический оскал, спросил:

— Кто таков?

— Петро Москалюк, — ответил Петро, держась рукой за пострадавший живот.

— Профессия! — повелительно произнес Кока.

— Учитель игры на аккордеоне, — честно ответил Петро.

— И потому тебя определили именно в эту палату? — удивился Кока.

Какинаки тут же заржал нездоровым смехом. Все участники разговора уставились на него. Жора, смеясь, предположил:

— Наверное, к нам подселили личного баяниста президента.

— Аккордеониста, — поправил Жору частично пришедший в себя Петро.

— Не имеет значения, — сказал Какинаки. — Гармошка — и в Африке гармошка.

Кока с Жорой дружно рассмеялись.

— Ничего подобного! — возмутился Петро. — Гармонь — варварское москальское приспособление, придуманное для извлечения низкопробных быдлозвуков! Аккордеон же — немецкое произведение искусства!

Толян вдруг подал голос:

— Кока, у него в заду флаг торчит.

Кокнутый перестал смеяться и, подозрительно косясь на Петро, поинтересовался:

— Не понял. Какой флаг?

Толян ответил:

— Американский. Выколот во всю ивановскую. То есть — натурально по всей заднице.

Кока тут же взвился с койки с воплем:

— Кто допустил в мою палату петуха?!

Жора брыкнулся на свою кровать и сделал испуганные глаза, а Петро вдруг почувствовал себя оскорбленным. Поэтому он заявил:

— Я не петух! Я — жертва москальской провокации!

— Ничего не понимаю, — сообщил Кока и приказал Толяну, — ну-ка, разъясни.

— Запросто, — кивнул головой Толян, закатывая рукава пиджака.

Петро, догадавшись, что сейчас ему опять станет больно, скороговоркой поведал о приключившемся с ним в Турции несчастье. И настолько убедителен был его рассказ, что рукава пиджака Толяна застыли в закатанном состоянии, а Кока с Жорой упоенно раскрыли рты.

— Вот так я и оказался с флагом, — закончил рассказ Москалюк.

Кока потребовал:

— Покажи.

Петро осторожно сполз с койки, развернулся задом к сопалатникам и застыл.

— Ух, ты! — сказал Какинаки.

— Ого! — согласился с ним Кока и закатился утробным смехом.

Какинаки по своей адвокатской привычке профессионально поддержал преступного авторитета. Кока, завалившись на койку, дернул ногой и нечаянно разбил какую-то колбу, зажатую в штативе, который стоял рядом с его тумбочкой. Видимо, ранее это приспособление служило доказательством болезни пациента и должно было производить на вновь прибывших членов врачебной комиссии неизгладимое впечатление правильности нахождения Кокнутого в палате. Но, ни Кока, ни Жора не обратили на разбитое оборудование никакого внимания. Они продолжали хохотать.

Петро, почувствовав себя неловко, осторожно залез в кровать, лег на правый бок и стал ждать окончания веселья. Толян, застывший рядом с койкой Москалюка, флегматично гонял жвачку во рту и ничего не делал, держа на всякий случай рукава пиджака закатанными до локтей.

Неожиданно дверь в палату распахнулась, и в ее проеме возник милиционер, дежуривший в коридоре. В руке его чернел пистолет, которым он размахивал, как бадминтонной ракеткой.

— Это беспорядок! — заорал мент. — Всем стоять, вашу мать!