Славянское фэнтези
Шрифт:
— Выходит, ничем тебя не проймешь?
Воин вдруг помрачнел. В свой черед заглянул в пустую кружку. Мешочек, полученный от Барбуны, становился все ощутимее и тяжелее, притягивая к себе внимание. В голове шумела сурья из личных запасов воеводы.
— Смерть, и та меня не приняла, — сокрушенно пожаловался он. — Сперва схватила не глядя, а потом присмотрелась, не-ет, говорит. Не заслужил, говорит, ты, Соловушка, чтоб вот так легко и быстро. Поживи еще. Послужи.
— Кому послужить-то просила? — затаив дыхание, спросил Михась.
— А ну ее! — Мешочек за пазухой стал невыносимо тяжелым. — Пойдем лучше в корчму к Родомиру!
Михась сконфузился.
— Я бы с радостью, да только, видишь ли…
— Знаю я, что у тебя и на плесневый сухарь денег не наберется! — Индриг обнадеживающе подмигнул. — Гуляем на Барбуновы дирхемы!
— Идет! — расцвел Михась. — Тока обожди маленько, гусли возьму.
Он поднялся с соломенной подстилки и неуверенной походкой двинулся к скарбу, сваленному в углу за дверью.
— Барбуна — это который волхв?
— Угу. Странно, что только один.
— Что ж тут странного? — Михась извлек несколько нестройных писклявых звуков из инструмента.
— Ты уверен, что можешь играть на этом? — засомневался Индриг.
— Могу. — Он вновь коснулся струн. На этот раз звуки оказались гораздо приятнее. — А еще на дуде и на ложках.
— На ложках и я сыграю!
— Могли бы вместе народ на майданах радовать!
— Мне скорее конского навоза в шапку накидают, чем монет, — запротестовал Индриг, выходя из сарая в осеннюю тьму и сырь. — Ты же слышал, как меня тут любят, чего мне вслед шипят — нелюдь, выродок. С таким компаньоном, как я, ты с голоду помрешь.
— За что тебя так?
— Я ж Соловей-разбойник, тать лесной, волчина свирепая и душегуб известный. Ну а коли уж я чудищ не боюсь и крови проклятой, значит, точно со злыми духами, с упырями знаюсь. Так люди рассуждают.
— Боятся они тебя. Вот и не любят.
— Да хрен с ними! У Родомира мне всегда рады! Идем скорее!
— Ты так и не ответил.
— Что?
Индриг уверенно шел по темным узким улочкам Лив-града. Высокие деревянные заборы, едва различимые на фоне черного неба, зубастыми рядами нависали над дорогой. Тявкали дворовые псы. Под сапогами хлюпала грязь, обильно перемешанная с помоями. Воняло навозом.
— Волхв Барбуна один — и что в том удивительного? — спросил Михась, торопливо перебирая ногами по грязи. Он боялся потерять Индрига в темноте. Если отстанет, точно до утра будет блуждать в этом вонючем лабиринте частоколов.
— Ведуны, волхвы, целители, да и прочие кудесники с чародеями обычно стаями на проклятую кровь и чудищ слетаются. Ну прям как воронье на падаль. Стоит где-нибудь злобной твари объявиться, как эти из своих нор вылазят и ждут, когда нечистую силу кто-то вроде меня изведет. Тогда они на тушу набрасываются и давай делить. Хе-хе! Скандалят, ругаются, морды друг другу бьют. Спорят, кому уши брать, а кому хвост.
— Зачем им эта дрянь? — ежась от холода, подивился Михась.
— Для волшебства. Из таких трофеев, при должном обращении, огромную колдовскую силу извлечь можно. Вот я и удивился, когда за этим волколаком один только Барбуна и приехал. У меня еще сердце, хвост и уши, солью присыпанные, запрятаны. Барбуне они, видите ли, без надобы. Буду думать, кому продать. Веллевеллу, пожалуй. Старому кряхтуну. Хе!
— Удивился, говоришь? А я тебе объясню! — гордо заявил Михась, переполняясь ощущением огромной своей значимости от собственной осведомленности.
— Давай!
— Не за волколаком Барбуна приехал. Совсем не за ним.
— Вот еще! Зачем же тогда?
— Из-за Казимы он здесь. Что да почему — не знаю. Но Казим-хаган его куда больше занимает, чем твои хвосты и уши. А другие волшебные люди в Ливграде тоже были. Только, пока ты по лесу за звериной гонялся, Турмаш им от ворот поворот дал.
— Да ну тебя! — Индриг остановился, обмозговывая услышанное. — Откуда знаешь? Тебя ж здесь не было! А?
— Люди говорят.
— На хрен твоих людей! Еще и не такого наболтают! Хотя… — Индриг крепко призадумался. — Вроде все складно выходит. Казима… Барбуна… Зубы…
— Так мы идем к Родомиру или как? — нетерпеливо воскликнул Михась, начиная коченеть на холодном ветру. Наступившая ночь была морознее предыдущей. Кощунник порадовался, что ее не придется провести под елкой, поблагодарил Иесуса и перекрестился.
— Уж, считай, пришли.
2. И МОЛВИЛ ВОЛК В ДЕВИЧЬЕЙ ШКУРЕ
Утро встретило его мерзким вкусом во рту, резью в области диафрагмы, хаосом в мыслях и странным позвякиванием, доносящимся откуда-то извне. Индриг сел и закашлялся, продирая глаза. Сплюнул вязкую, горькую слюну на дощатый пол сарая. Осмотрелся, отыскивая источник назойливого звяканья. Смуглая женщина расчесывала длинные черные локоны. Она сидела на коленях, спиной к Индригу. Глядела в ведро с водой, как в зеркало. Рядом с недром в желтой лужице воска торчал огарок свечи. Пламя дергалось и подпрыгивало. На шее женщины висел добрый десяток бус, каждое из ушей блестело дюжиной колец, руки от запястий и до локтей покрывали всевозможные браслеты, на лодыжках также были браслеты. И вся эта красота ритмично звякала, чутко отзываясь на каждое движение хозяйки.
Индриг вспомнил ее. Вспомнил, как зашел в корчму, оттолкнув блюющего у входа пьянчужку. Вдохнул знакомые запахи пота, перегара и горелой каши. Ответил на приветствия. Публика, собирающаяся у Родомира, не брезговала обществом Индрига. По ночам здесь кутили такие же отщепенцы, как и он сам. Наемники, жулики, бродяги, игроки, девки, воры. И среди пьяной своры, будто заблудившаяся княжна, эта аварка. Приятное личико, гордый взгляд, лисья шубка до пояса, черные шелковые шаровары, блеск украшений. За спиной мрачные бородатые физии варяжских наемников, грубо отталкивающих любого, кто решался приблизиться к их весело щебечущему сокровищу. Говорить с ней дозволялось лишь с почтительного расстояния. Кто она и как ее занесло на эту человеческую помойку?