Славянское фэнтези

Семёнова Мария Васильевна

На свету оставалась одна женщина — в холстинной сорочке, с надетой поверх разрезной юбкой, щекастая и простоволосая. Две тяжелые косы на голове красно-золотой короной взблескивали в свете костра. Женщина наклонялась над котлом, помешивала в нем большой деревянной ложкой, пробовала, подсыпала что-то, то морщась, то улыбаясь. Поглядывала на Славку. Лицо у нее было широкое и доброе, и когда он смотрел на повариху, почему-то становилось легче. А попробуй она положить ему руку на затылок, сказать: «Ну что ты, болезный…», Славка бы ткнулся ей в колени и расплакался. Но она только взглядывала искоса и опять поворачивалась к костру. Воины в плащах сидели, словно каменные.

Славка вздохнул. И вдруг почувствовал движение. Повариха оглянулась. Тогда решил повернуться и он. И когда глаза привыкли к темноте, понял, что она не такая уж непроглядная. Сосны на холме высветил иззади месяц, и от них к костру протянулись тени, а трава между тенями серебрилась, и в ней мерцали какие-то цветы. И от сосен совсем бесшумно и плавно шел человек — не шел, скользил на ходу, лишь крылья плаща приминали травы. А за его спиной небо было совсем голубое.

Человек подошел к кругу света и опустился на траву, точно надвое разделенный светом и тьмой. Застыл, подтянув к подбородку колени. Край плаща сполз случайно, и Славка разглядел худую босую девичью ногу, по щиколотке перечеркнутую черным от запекшейся крови шрамом. И тут сзади что-то тихо стукнуло.

— О господи!

Это были первые живые слова, услышанные тут. Славка даже вздрогнул от неожиданности. Повариха стояла закаменев, уронив ложку.

— Да как же это они, по живому? — Грудной теплый голос звучал испуганно.

— А как же иначе? — отозвалась незнакомка с усталой насмешкой, прикрывая рану плащом. — Только по живому и надо. Иначе разве почувствуешь?..

У Славки по спине пробежали мурашки. А повариха уже суетилась, позабыв, что вскипевшее варево вот-вот выльется в огонь. Вытащила откуда-то чистую тряпицу, склонилась над раненой.

— Эй, поди воды принеси! Оглох, что ль? Збанок не забудь!

Славка вдруг понял, что это к нему. И обрадовался, и испугался…

Женщина безразлично смотрела, как повариха смывает с ее ноги кровь, обматывает тряпицей. Потом глянула на Славку. Глаза у нее были черные, совсем мертвые. Он не успел испугаться. Незнакомка протянула руку. Понял — за збанком. Там еще оставалась вода. Отпила немного, вернула посудину.

— Надия! Щи твои, гляди, убегут.

Повариха охнула, кинулась к котлу. А женщина без улыбки вновь обернулась к Славке:

— Ну, здравствуй, отрок. Говори.

— Чего говорить? — не понял он.

— К нам с пустяками не ходят, Лихослав.

Славка так поразился расшифровке своего имени, что не нашелся, что ответить. И вообще, по правде говоря, ему было страшно. Славка попытался припомнить свои беды. Ну с Димкой разругался. Йоська в дневник записала. Все это были мелочи, внимания не достойные.

— Я сюда случайно попал, — честно сознался он.

Женщина глядела на него снизу вверх, запрокинув голову.

Славка смутился под ее взглядом, уронил збанок и стал сосредоточенно тереть исцарапанный локоть. И пока тер, вдруг сообразил, где слышал ее голос. На мосту. И после…

— Это вы Димку копьем по голове шандарахнули?

Славка прикусил язык. Мамочки, что он несет? В траве вдруг блеснуло вороненое ложе самострела. Женщина задумчиво погладила его рукой.

— Странно ты выражаешь свои мысли, отроче. Но по сути ты прав.

Славка почти успокоился: если не убили за дерзость сразу, то уже не убьют, — и попросил:

— Не зовите меня отроком, пожалуйста.

У костра рассмеялись:

— Хороший мальчонка, зубастый!

Славка вдруг увидел вокруг себя лица — усатые и безусые, веселые и мрачные, но все славные, живые. От костра вкусно потянуло щами, Надия громко стукнула

ложкой. Мальчик почувствовал себя здесь почти своим. И только у той, что с ним говорила, лицо было мертвое.

Надия налила Славке полную миску, и он глотал, обжигаясь, а повариха смотрела, подперев щеку ладонью, и сердобольно вздыхала. Другие тоже ели, подсмеивались, нахваливали щи, и Славка удивился, что навь ест, как люди. Только та отказалась, опять была не как все. Сидела на плаще, гладила самострел, а где-то высоко над ее головой висела острая звезда. Потом Славка, кажется, задремал. И сквозь сон пробилось к нему: Карна — как удар надтреснутого колокола. Он с трудом разлепил веки. Навье воинство седлало коней. Кто-то, встав на колени, помогал женщине натянуть сапоги. Она вдруг застонала.

— Останешься? — спросил мужчина тихо, помогая ей встать.

— Нет.

Славке показалось, что он видит недозволенное. Он старательно прикрыл глаза.

Снилось ему кладбище — то, где похоронили деда. Старое, которых теперь почти не осталось вовсе. Дорожка между бревенчатых, без окошек, стен, крытые тесом крыши, а за ними холм, высокие редкие сосны с черными кронами и между сосен кресты. Обомшелые, почерневшие от непогоды, наклоненные, а то и вовсе поваленные. Даже не кресты, каплички — столбики под двускатными крышами, в нишах иконы. На перекладинах качаются выцветшие ручники, засохшие венки, пучки бессмертников. На земле под крестами слежавшаяся иглица, сквозь нее проклюнулась трава, в низинке темное озерцо воды. Иглица глушила шаги, и он почти не боялся, что идущая впереди женщина его услышит.

Взойдя на холм, она остановилась.

Полоска зари догорала справа, за частым лесом; небо там было светло-голубое, почти бесцветное, а левей, к востоку — густо-синее, и на нем проступали звезды. А одна, давно знакомая, огромная, стояла над ее головой. Мерный шорох сосен убаюкивал, а очнувшись, Славка вдруг заметил, что вместо крестов стоят на холме всадники — тени на высоких конях, и их тяжелые плащи опадают по обе стороны седел, и месяц блестит на копейных остриях. И тогда Славка услышал ее голос:

— Не могу. Вы мертвые, а я живая. Я даже не знаю, встретимся ли мы потом.

И наступило молчание.

— Не могу! Не могу без вас! Возьмите…

Где-то ударил надтреснутый колокол.

Ночь протечет, и мы уйдем во тьму, во тьму…

Сами ли собой сложились в голове у Славки эти слова, или он услышал их сейчас?.. Всадник принял женщину на седло. И, на ходу выстраиваясь по трое в ряд, навьи двинулись мимо мальчишки по проселку, белому от месячного сияния. Славке почудилось, что они видят его, он застеснялся, попятился, запнулся о какой-то корень и, опрокидываясь на спину, услышал:

— Лихослав, чертушка! Ты в школу будешь собираться?

Вздрогнув, Славка распахнул глаза и полубессознательным голосом вопросил:

— Дмитрий, а что такое «Карна»?

По горькому опыту зная, что от Славки так просто не отвяжешься, брат стал нудно объяснять то, что он помнил из «Слова о полку Игоревом…» о славянской мифологии.

— Все. А теперь в ванную и завтракать. Марш, марш! — И подумал, что дите чересчур увлеклось этой самой мифологией, а Йоська, черт, Елена Иосифовна, опять намекала, что Дмитрий забросил воспитывать брата. Карна! Надо же! «Ох уз эти всадницки!..» — скопировал он интонации любимого мультика и расхохотался.