След человеческий (сборник)
Шрифт:
Мастеров, умеющих это делать, не так уж много. Три-четыре человека на весь завод. Но случается, что вдруг объявится мастер, которому доступны не только эти особые навыки. Он может работать не только «венецианскую нить» или хрусталь с «нацветом», но все, буквально все, что можно сотворить при помощи стеклодувной трубки. Про такого говорят, что он «круглый» мастер.
Я хорошо знал «круглого» мастера Виктора Александровича Сысоева. У него, как и у всех рабочих гуты, темное, опаленное жаром лицо, крепкие руки. Дед и отец Сысоева были тоже выдувальщиками стекла,
Однажды он рассказал мне, как проходило это учение.
Бывало, мальчик сделает какую-нибудь вещь — кувшин или просто стаканчик — и покажет отцу. Тот оторвется на минуту от своего дела, посмотрит вещь, нацарапает несколько слов на бумажке, завернет изделие в нее и скажет:
— Отнеси на двор, там прочитаешь.
Виктор бежит во двор. Развертывает записку. В ней приказание: «Брось его здеся».
Отец был не силен в грамоте, но в суждениях суров и категоричен. Изделие летело в кучу битого стекла; мальчишка чуть не плача возвращался к строгому учителю, а тот наставлял:
— Сысоевых срамить не позволю! Приглядывайся, работы не страшись. Делай лучше.
Это на всю жизнь стало для Виктора первым правилом.
Много он сделал чудесных вещей — хрустальных ваз, сервизов, кубков, которые можно увидеть в столичных музеях и на выставках. Но когда заходит речь о том, что же из сделанного самое лучшее, «круглый» мастер с усмешечкой говорит:
— Самое-то лучшее еще не сделано, оно еще впереди.
Не так ли взыскательный художник, чьи произведения вызывают всеобщую похвалу, сам недоволен своей работой и думает: «Самое лучшее мною еще не сделано».
У К. Паустовского есть рассказ «Стекольный мастер». О том, как молодой мастер Вася, работавший в Гусь-Хрустальном, умел выдувать из стекла полевые цветы.
Я сам видел на заводе такие цветы, сделанные из тончайшего цветного стекла. А еще видел я прозрачный стеклянный шар, внутри которого сидела тоже стеклянная маленькая птичка…
Много разных диковинных вещей умеют делать «круглые» мастера-стеклодувы.
3
Удачно сварить стекло и выдуть из него красивую вещь — большое искусство. Но самыми главными мастерами на заводе считались шлифовщики, или алмазчики. На промышленных выставках работа гусевских мастеров алмазной грани не раз отмечалась золотыми медалями. Впрочем, медали и слава доставались хозяину, а сами-то мастера для широкого круга людей оставались безвестными, безымянными.
В Гусь-Хрустальном есть единственный в своем роде заводской музей. Создавался он постепенно, из «образцовой палатки», то есть из склада, в котором собирались образцы наиболее интересных изделий. В музее представлено более шести тысяч образцов. Это живая история русского хрусталя.
Смотрителем заводского музея многие годы был старый алмазчик Василий Иванович Лебедев. Бывало, зайдешь к нему, и он, глядя на собранный здесь хрусталь, начнет рассказывать удивительные истории.
Однажды, указав на осколки хрустальной вазы, Василий Иванович
— Это — разбитая жизнь.
— Чья жизнь?
— Рабочего человека…
И вот что узнал я об этих осколках.
Лет восемьдесят назад был на заводе мастер-алмазчик Федор Герасимов. Как-то поручили ему отделывать большую хрустальную вазу. Долго трудился он над ней. Пустил пояском искристые медальончики, подставку отделал глубокой нарезкой, а по гонким краям рассыпал алмазные звездочки. Он чувствовал, что вещь получается, и работал весело, будто пел любимую песню.
Когда же работа была окончена, вазу поставили к свету и вся она засияла, заискрилась, заиграла своими узорами.
Управляющий тут же выдал мастеру трешницу наградных. Герасимов радовался. Не трешница обрадовала его, а сознание того, что он создал вещь, глядя на которую люди не могли скрыть своего восхищения.
Вазу оценили в пятьсот рублей, очень высоко по тем временам, и отправили на Нижегородскую ярмарку.
Однажды в мальцевский хрустальный магазин на ярмарке зашла деревенская баба в лаптях, в домотканой одежде, и загляделась на чудесную вазу, стоявшую особняком от других изделий, на прилавке, застеленном черным бархатом.
Бабе вещь, вероятно, очень понравилась, и она потянулась к ней.
— Не трожь! — сердито крикнул главный приказчик.
Но было уже поздно. Неосторожным движением любопытная женщина опрокинула вазу. Она упала на каменный пол и разбилась.
Все в магазине оцепенели. Приказчики побледнели. Баба же вдруг засмеялась, спросила, сколько стоит, а узнав цену, небрежно выбросила на прилавок пять сотенных и, добавив еще четвертную, приказала:
— Уберите этот мусор!
Оказалось, что это была вовсе не деревенская баба, а взбалмошная богатая барыня, молодая вдова, которой захотелось тут покуражиться. Нарядившись крестьянкой, она ходила по ярмарке и выкидывала такие вот номера, чтобы обратить на свою особу внимание публики.
Когда алмазчик Федор Герасимов узнал об этом, он страшно запил. Ему было обидно и горько, что к вещи, в которую он вложил столько святого труда, отнеслись так грубо и безобразно.
— Она не вазу, а жизнь мою разбила! — в тоске кричал мастер.
Осколки вазы привезли в Гусь-Хрустальный, и управляющий велел Герасимову сделать по старому образцу такую же. Но Федор наотрез отказался. Он продолжал тосковать, пить и буйствовать. В конце концов его вышвырнули с завода.
Дальнейшая судьба этого человека неизвестна.
Среди экспонатов заводского музея есть вещи, появление которых здесь старый смотритель не мог объяснить. Вот, например, хрустальные кальяны, отделанные под чеканное серебро и финифть. Известно, что их делали в Гусь-Хрустальном в тридцатых годах прошлого века. Но почему эти предметы восточного быта производились здесь, в мещерских лесах?
Чтобы выяснить дело, я стал копаться в архивах, расспрашивал людей, интересующихся историей, и след отыскался. А привел он к совершенно неожиданному открытию.