След человеческий (сборник)
Шрифт:
Сколько поездов проходит по этой дороге и какая шумная жизнь наполняет ее! Сколько разных картин открывается взору путников!
Самым прельстительным по разнообразию красок, но зато уж и самым тяжелым участком этой дороги считается горный Урал. Железнодорожная линия здесь поднимается на хребет Урал-Тау, по гребню которого проходит условная граница между Европой и Азией.
Водить поезда на горном участке дело нелегкое. Но именно здесь-то и проявил себя машинист Куприянов, уже немолодой, но еще довольно стройный и крепкий мужчина среднего роста. На его всегда обветренном,
Максим Игнатьевич — так зовут Куприянова — работает здесь давно. Трудный профиль пути через Уральский хребет изучен им в самых мельчайших подробностях. Он даже усматривает в нем некое сходство со своей жизнью. Однажды он так и сказал:
— Когда я задумываюсь о пережитом, оно представляется мне похожим на этот путь. В жизни моей были такие же крутые подъемы, повороты и перевалы…
Я попросил его рассказать об этом подробнее, но он уклончиво ответил, что, мол, слишком долгий будет рассказ. И все же не сразу, а от случая к случаю кое о чем рассказывал. И передо мной постепенно вырисовывалась повесть всей его жизни.
Именно так, в рассказах самого Куприянова, я и попытаюсь раскрыть ее перед вами.
Глава первая
Раннее детство мое прошло на донской стороне, в большой казачьей станице Морозовской, рассказывал Куприянов. Отца своего я не помню. Он умер, когда я был еще совсем маленьким. Жили мы очень бедно. Мать от тяжелой работы часто прихварывала, а потом и вовсе слегла. В девять лет я остался совсем сиротой.
У нас был богатый сосед дядя Марк. Он сжалился и сказал:
— Максимка, живи у меня.
Старый домишко наш продали, и я стал жить у соседей. Был у них и за няньку, и за прислугу, и за пастуха. Воли своей не имел, делал, что заставят, ел, что дадут.
Так жил я три года. Потом дядя Марк говорит:
— Я тебя больше кормить не буду, определяйся куда-нибудь.
А куда мне определяться?
У Марка был знакомый, Петр Сергеевич Сидоров, который имел скотобойню и торговал на базаре мясом. Вот к этому Сидорову я и толкнулся.
— Маловат ты еще, — сказал он мне. — Да уж ладно, приму тебя за харч и одежу. А будешь стараться, тогда и жалованье кое-какое положим.
Сидоров дело вел не один, а вместе со своим братом Спиридоном, И была у них еще младшая сестра Люба, года на четыре старше меня. Она тогда в школе второй ступени училась. Характер у Любы был не гордый, участливый. Однажды разговаривали мы с ней, и она спрашивает:
— Как же это так — тебе уже двенадцатый год, а ты ни читать, ни писать не умеешь?
А я действительно даже буквы не знал.
— Откуда же, — говорю, — мне знать, если в школе я ни одного дня не учился.
— А хочешь, я тебя читать научу?
— Научи!
Стала она со мной заниматься. Ей-то это вроде забавы, а мне грамоту очень хотелось постичь. Старание у меня было прямо ужасное. За одно лето я стал читать по-печатному, а потом и письмо одолел,
Ах, если бы только и делов у меня было тогда, что учиться! А то ведь и работы невпроворот: то за скотиной ходи, то по дому прибирайся, то на базаре в лавке прислуживай, День пройдет, а к вечеру руки и ноги начисто отнимаются.
С малых лет живя у чужих людей и работая на них без разгиба спины, я, по существу говоря, не знал, что такое детство с играми и забавами. Все это прошло как-то мимо меня. И одногодков-товарищей у меня тогда не было. Но крепко подружился я с одним человеком. Звали его Виктором. Фамилия — Бутенко. Эта дружба имела свои последствия в моей дальнейшей судьбе.
Виктор был старше меня лет на пять. В Морозовскую он приехал откуда-то со стороны и жил у булочника, который приходился ему дальней родней.
В Викторе меня привлекало все: сила, ловкость, самостоятельность суждений о жизни. Своим положением в то время он был недоволен.
— Разве это жизнь, — презрительно говорил он. — Я ведь сюда после тифа попал, здоровьишком подорвался. А вот погоди, подкормлюсь мало-мало и уеду к чертовой матери.
— Куда?
— За кудыкины горы. Свет велик, и разных дорог в нем не считано.
Мне это казалось страшным.
— А всю жизнь быком в чужом ярме ходить не страшнее ли? — спрашивал Виктор.
Он очень любил бороться, и мы частенько упражнялись с ним где-нибудь за огородами, на зеленом лужке. Боролся он ловко, ухватисто, и положить меня на лопатки ему не составляло труда. Но тут же в утешение говорил:
— У нас с тобой, Максим, весовые категории разные, да и приемов ты вовсе не знаешь, а материал в тебе для развития имеется.
Росточку я был хотя и небольшого, но корпусной и в стойке упорный. Виктор учил меня правилам и ухваткам французской борьбы. Потом приохотил к упражнениям с гирями.
Сам он делал это очень красиво и говорил, что научился в цирке. Я не знал, верить ему или нет…
В конце лета хозяин взял меня с собой в калмыцкие степи, где Сидоровы закупали скот для убоя. Эти поездки мне нравились. Едешь, а желтая дорога то ползет по равнине, то вдруг схоронится в балочке, то снова выправится на высокий бугор. Простор неоглядный, аж сердце заходится. Ночевать иной раз случалось прямо в степи. Возле тележки горит костер, кругом тишина, лишь кобылки скрипят в пожухлой траве, а над головой темное небо, как пшеном, усыпано звездами. Наутро — опять дорога, степи, бугры, незнакомые хутора, а там уже и калмыцкие стойбища начинаются.
Одно мне было не по душе — это когда хозяин начинал с калмыками торговаться и все норовил как бы их обмануть половчее. Божится, крестится, а я-то знаю: обман! Заговорили мы как-то с ним по этому поводу, и стал он меня учить:
— Дурак ты, дурак! Ведь ежели ты не сумел обмануть, так тебя непременно обманут. Вот и соображай, что выгоднее.
Проездили мы с ним в тот раз почти две недели, а когда вернулись в Морозовскую, друга моего, Виктора Бутенко, там уже не было.
Я к булочнику. Спрашиваю: «Куда Виктор уехал?» А он отвечает: