След черной рыбы
Шрифт:
— Примите, дедушка, — Гезель принесла валидол, старик взял таблетку, положил под язык. Из глаз старика катились слезы обиды.
— …А этот подонок… — слезы его вдруг просохли, — хочет ходить по земле, когда Саттар уже год как лежит в ней! А теперь и ты тоже взялся ему помогать… — Он поднялся. — Видно, у тебя никогда не было сына! Бог не простит этого! — Он пошел к дверям, обернулся. — Я послал на сто рублей телеграмм! В Верховный Совет, в Совет ветеранов, министру обороны… Всем! И буду посылать. У меня пенсия,
Тура потряс головой. Нет, это не было сном — старик ветеран, на которого не действовали уже никакие аргументы, требовавший казни невиновного…
В этот момент раздался телефонный звонок.
Звонил Орезов:
— Я нашел одного человека. Его фамилия Семирханов. В тот день его везли из следственного изолятора на суд. Я думаю, Семирханов должен был быть в автозаке вместе с Умаром Кулиевым…
— Он на свободе?
— Да. Освобожден из-под стражи в зале суда. Проживает Маркса, семь… Я сейчас еду туда…
— А фотографии на опознание? Баларгимова и Умара Кулиева…
— Со мной.
— Молодец! Я сейчас тоже подъеду…
Тура и Хаджинур Орезов разговаривали с Семирхановым во дворе двухэтажного деревянного барака. У Семирханова было мясистое добродушное лицо, приплюснутый нос, нерусские глаза.
Против них в ящике с песком возились дети, поодаль, рядом с водоразборной колонкой бродили голуби. В углу двора лежал ободранный, повернутый набок «Запорожец», которым занимался Семирханов.
В руках Семирханов держал таблицы с фотографиями, прошитыми и проштемпелеванными по углам сургучными печатями. Тут же находились двое соседей — понятые…
— Убийцу везли в крайнем боксе, рядом с дверями. Я хорошо помню эту поездку в суд, потому что домой вернулся пешком на своих двоих.
— Откуда вы знаете, что он убийца? — спросил Тура.
— Он крикнул статью! Умышленное убийство… Там еще во втором боксе везли проститутку. Она всю дорогу с солдатами шумела…
Автозак двигался по улицам города. Как и обычные машины-фургоны — с хлебом, с промтоварами. Только на нем не было ни надписей, ни телефонов, ни рекламы. Так же останавливался он у светофоров, пропускал народ на перекрестках.
Старший конвоя и водитель смотрели на дорогу.
Внутри автозака горел тусклый свет.
На ухабах машину трясло.
В глубине кузова вместе с другими арестованными трясся Семирханов. Их было немного. Сбоку от Семирханова какой-то человек молился, истово, по-мусульмански отбивал поклоны. Было жарко.
Кулиев находился отдельно, в маленькой клетушке-боксе, рядом с кабиной водителя. На Кулиеве были наручники. Дверь бокса оставалась открытой. Напротив сидело двое солдат-конвоиров. Один из них придирался к женщине, находившейся во втором боксе:
— Приведи себя в порядок! На суд едешь, а не на тусовку…
Дверь
— Я сказал: приведи себя в порядок! — шумел конвоир.
— А че у меня не в порядке, начальник? — Женщина явно издевалась над ним. — Не пойму! Тут, что ли? — Она еще дальше откинула кофточку, полностью обнажив грудь. — Ты скажи прямо! Может, я тебе понравилась? Тогда запиши адресок… Через два года вернусь…
Другой конвоир, солдат-очкарик, заметил:
— Еще и курит! У-у, тварь!..
Женщина огрызнулась:
— Сам тварь! Встретились бы мы на воле — я б тебе сделала! Очки бы в двух карманах унес…
Автозак внезапно остановился. Конвоиров и арестованных резко качнуло.
— Не дрова везешь! — крикнули из кузова. Стало слышно, как кто-то снаружи открыл дверь.
Это был Баларгимов. Едва мафиози оказался в автозаке, машина тотчас двинулась с места, но ехала тихо.
Баларгимов остановился у бокса, в котором находился Кулиев, вынул изо рта сигарету, которую он до этого курил, сунул в рот Умару Кулиеву. Племянник затянулся дымком.
— …Все схвачены… — быстро заговорил Баларгимов. — Сам видишь! Я здесь, в автозаке! Если рассказать — никто не поверит!
— Прокурор просил расстрел… — Кулиев пытался бодриться.
— Это все игра! — Баларгимов махнул рукой. — Для дураков… Сейчас они просто обязаны тебе вломить на всю катушку — им нельзя иначе, народ разорвет!
Ревел мотор, Баларгимов старался перекричать шум.
— А как поутихнет… Сначала помилуют. Изменят режим, потом на химию. Верка к тебе приедет. Будет нормально… Сам видишь, уж если я здесь — в порядке!
— Спасибо, дядя… — сказал Кулиев.
Последние слова ему уже не пришлось кричать, автозак остановился.
Снаружи открыли дверцу.
— Давай…
Баларгимов выпрыгнул из кузова. С улицы вместе с городским шумом донеслось:
— Держись!
Дверца захлопнулась…
Семирханов еще раз взглянул на фотографию Кулиева, скрепленную печатью, поднял глаза на Саматова.
— Не помните конвоиров? — спросил Тура.
— Нет. Освещение там тусклое. Даже углы не видать…
Семирханов спросил в свою очередь:
— Ну что, освободят его?
Тура не ответил.
У базара Тура увидел телефон-автомат, попросил притормозить.
За забором виднелись машины с узбекскими номерами.
Из динамика, установленного рядом с шашлычной, на крыше тира, звучала песня. Казалось, базар живет веселой удалой жизнью.
На самом деле там было пусто, только у шашлычной толпился народ.
Саматов подошел к автомату, набрал номер.
— Анна!
Она тут же отозвалась: